"Еще одна ночь", G. Тревельян на момент взрыва в Конклаве - состоявшийся храмовник. Теперь, когда Ордена больше нет, ему приходится иметь дело с последствиями.
ЧитатьДориан лежит полубоком, согнув одну ногу в колене и обняв руками подушку. Дышит ровно и глубоко, не двигается, и со стороны можно подумать, что он спит.
Он смотрит прямо перед собой – на витиеватый узор серебристой вышивки на темно-синем шелке, – поэтому не видит, но прекрасно слышит и может себе представить, что происходит за спиной.
Просыпается он одновременно с Тревельяном. Тот вздрагивает, выныривая из беспокойного сна, Дориан – от чужого резкого движения. Максвелл некоторое время лежит и подрагивает, пытаясь привести в порядок дыхание, и Дориан чувствует в воздухе горьковатый запах его пота.
Потом он встает, шуршит мягкой тканью и обтирается хлопковым полотенцем. Слышится вздох – а потом тихий, едва различимый в ночной тишине стон.
Максвелл садится на пол, прислоняясь спиной к краю кровати и закидывая на матрац голову, терпеливо ожидая следующего приступа.
Когда он наконец приходит, Тревельян выгибается на мягком ковре и бьется об пол локтями и головой, скребет ногтями по зудящей коже и на грани слышимости шепчет молитвы Создателю.
Дориану мучительно хочется помочь или уйти, чтобы не видеть (не слышать, не чувствовать) его боли. Но он не может оставить его одного, и знает, что Тревельян не хочет, чтобы кто-нибудь видел, как он страдает. Он думает, что Дориан спит крепко, потому что утром его не добудишься; но он не знает, что Дориан спит до полудня только потому, что к шести утра устает от мучений Максвелла так же, как и он сам.
Тревельян затихает. Лежит на полу, хватая воздух дрожащими губами, сотрясаясь от боли во всем теле. Мышцы сводит судорогой, и он бьется, бессильный что-либо сделать. Единственное лекарство – лириум, но он вернее убьет его, чем поможет жить.
Тревельян впивается зубами в костяшки пальцев и скользит пятками по ковру, пытаясь отползти, сбежать, спрятаться от самого себя.
Дориан прикрывает глаза, чувствуя, что не может больше выносить этих веточек и лепестков перед глазами.
За окном занимается рассвет, и в комнате начинает светлеть. Максвелл тяжело дышит, с трудом поднимается на ноги и выходит на балкон – подышать свежим воздухом, проветрить мысли.
В постель он возвращается холодный и весь в мурашках. Дориан выжидает пару минут, а потом лениво, словно бы во сне переворачивается и подбирается ближе, закидывает руку на широкую грудь, вклинивает свою ногу между чужих и утыкается носом в подрагивающее плечо.
Максвелл накрывает его руку своей ладонью, сонно гладит кожу кончиками пальцев и засыпает.
Все хорошо, – думает Дориан, касаясь губами бледного плеча. Усталая сонливость накрывает его с головой. – Все хорошо, аматус. Мы пережили еще одну ночь.
"Идиот", NC-17. У них никак не получается стать ближе.
ЧитатьСудьба играет с ним злую шутку.
Дориан помнит, как все было в Тевинтере. Секс без обязательств на одну ночь, на неделю, может, даже на месяц — и все, ничего больше, только пьяные обжимания за закрытыми дверьми, торопливые отсосы в темных углах. Дориан помнит и не скучает.
С Максвеллом по-другому. Он не боится, что их застанут, не боится испортить репутацию, ему все равно: он плюет в лицо матери Жизель, и та, в отчаянии и бессилии молится в часовне давно покинувшей мир Андрасте и Создателю, которому до этого мира нет никакого дела.
С Максвеллом у них все, кажется, серьезно. Максвелл не гонит, разрешая остаться на ночь, целует с нежностью и смотрит с такой любовью во взгляде, что у Дориана щемит в груди. Он, кажется, и сам любит, кажется, сходит с ума, тонет в карих глазах и глуповато улыбается, чувствуя, как пальцы на руках немеют от прикосновений к горячей коже.
Но что-то… мешает. Они не могут, и Дориан вспоминает Тевинтер: торопливые отсосы и пьяные обжимания, обоюдная дрочка и ласки, полные нежности, но этого мало, чертовски мало, Дориан хочет больше.
У него сводит живот от желания, и губ на члене, ласкающих рук слишком мало, чтобы почувствовать близость. Чтобы почувствовать, что тебе доверяют. Чтобы почувствовать, что нет, это не просто развлечение, это не просто прихоть, это не просто… Дориан не знает, что. Дориан хочет чувствовать всем телом, Дориан хочет окунаться в него всего, упиваясь возможностью быть настолько близко.
И они не могут, потому что Дориан никогда не подставлялся и не собирается, а Максвелл вообще не позволяет до себя дотрагиваться. Мимолетное движение, — провести пальцем вскользь, когда сжимаешь в руке мошонку, — и предупреждающее «Дориан» в ответ. Дориан хочет, но он не идиот, и он не собирается брать силой, разрушая возникшее между ними… что-то.
Дориан думает, что, наверное, это — плата за любовь. И он кусает костяшки сжатой в кулак руки, изнемогая от желания, но не имея возможности сделать хоть что-нибудь.
Максвелла, кажется, устраивает все и так. Во всяком случае, он молчит и не пытается покрыть Дориана, как течную суку, как пытались те, с кем он спал в Тевинтере. Максвелл, кажется, знает о нем что-то, чего Дориан не знает сам о себе, и от этого мурашки бегут по спине, и волосы встают дыбом на затылке.
Максвеллу все равно, но Дориан — не железный, и однажды, задавив в себе гордость, он просит: «Давай попробуем вместе», и Тревельян соглашается, с неохотой, но это уже хоть что-то.
Они ложатся валетом. Дориан снизу, и ему трудно дышать, потому что Тревельян не стесняется проталкивать член глубже в глотку, зная, что Дориан может принять его целиком. Павус нетерпеливо вскидывает бедра вверх, скользя по шершавому языку, и раздвигает ноги, позволяя себя коснуться.
Максвелл не торопится, оглаживает сжатое кольцо мышц скользкими пальцами, и Дориану огромных усилий стоит просто лежать, не дергаясь. Он с удовольствием проталкивает большой палец в Тревельяна, а он в ответ толкается бедрами так сильно, что в уголках глаз у Дориана скапливаются слезы.
Максвелл не торопится. Он чувствует, как елозит в нем палец Дориана и не может сказать, что ему неприятно: он искусен и знает, как доставить удовольствие, знает, как заставить попросить. Но Дориан торопится, а Максвелл — нет.
Он гладит сначала скользкими пальцами, затем касается языком и чувствует, как вздрагивает Дориан. Павус хочет что-то сказать: подныривает, пытаясь освободить рот, но Максвелл не хочет слушать, он дотягивается ступнями до его головы и сжимает, не давая двигаться, погружаясь в его горло. Дориан в отместку проталкивает в него второй палец, и это — немного неприятно, ощущение натянутости странное и совсем чужое.
Он скользит языком, обхватывая ладонью член, и проникает кончиком языка внутрь, раздразнивая, зная, что Дориану не больно, скорее — немного стыдно. Дориан сжимается вокруг его языка, нарочно выталкивая наружу, и Максвелл, с трудом задавив смех, начинает, наконец, играть по правилам.
Он обхватывает губами головку члена и медленно скользит губами вниз, к основанию, замирает и осторожно, так медленно, что у самого кружится голова, проталкивает один палец, ломая сопротивление. Дориан шумно выдыхает носом, — Максвелл кожей чувствует этот выдох, — и проталкивает пальцы глубже, мстительно разводя их в стороны, натягивая кожу так, что Тревельян морщится.
Дориан спешит, и эта спешка не даст ему ничего, потому что Максвелл сверху, Максвелл сильнее, и он держит его голову ногами, а плечи — коленями, не давая двигаться. Тревельян медленно двигает пальцем и добавляет еще один — дразнит, запугивает, и Павус опасно затихает, замирает, переставая двигать бедрами и шевелить пальцами в его заднице. Максвелл ждет его хода, но не дожидается: Дориан, похоже, просто прислушивается к ощущениям.
Максвелл разводит пальцы в стороны, растягивая, готовя для себя, добавляет третий, и Дориан дергается. Тревельян успокаивающе гладит его бедро свободной рукой, ртом ласкает член и осторожно, понимая, что немного переборщил, шевелит пальцами, массирует мышцу, заставляя расслабиться. Максвеллу кажется, что животом он чувствует, как яростно колотится у Павуса сердце, когда он, наконец, отмирает.
Что-то меняется. Дориан осторожно вынимает из него пальцы, кладет руки на бока, языком оглаживает член. Максвелл понимает: сдается. Максвелл улыбается.
Он приподнимается на коленях, выскальзывая изо рта Дориана, и перемещается так, чтобы лежать между его ног. Дориан молчит. Максвелл глубже проталкивает пальцы, Дориан сжимает зубы, явно пытаясь сдержаться. Тревельян с удовольствием смотрит, как поджимаются пальцы у него на ногах, как одна рука сжимает в кулаке покрывало, а другая — зарывается в волосы и сжимает так крепко, что кажется, отпустит — и волосы останутся у него в ладонях.
Максвелл разводит пальцы в стороны, выпускает изо рта член и касается языком покрасневших и припухших краев входа. Дориан вздрагивает и тянет его за волосы наверх, Максвелл чувствует, как резким движением он вырывает несколько волосков. Тревельян забирается языком между пальцами и гладкими стенками, проходится по кругу, и Дориан стонет задушенно, принимая окончательное поражение.
— Хватит, — просит он. — Пожалуйста.
Максвелл отстраняется, осторожно вытаскивает пальцы, приподнимается, встает на колени.
Дориан лежит растрепанный, раскрасневшийся, с блестящими глазами, и Максвелл просто не может не наклониться вниз и не припасть поцелуем к гладко выбритому подбородку. Павус обхватывает его лицо руками и тянет к себе, хочет поцеловать, но Тревельян выпутывается и тянется к баночке с маслом.
Дориан пристально следит за его руками, пока он выливает масло себе на ладонь и размазывает его по члену, несколько раз, не удержавшись, проходясь вверх-вниз.
Он чуть приподнимает бедра Дориана, укладывая его на свои колени и, опершись одной рукой о постель, второй направляя себя, медленно начинает входить.
— Не зажимайся, — просит он, и Дориан старается расслабиться, но он все еще непозволительно узкий, и от этого у Тревельяна кружится голова и выступает пот на висках.
Он входит до конца, замирает ненадолго, Дориан едва заметно кивает, и он начинает двигаться, медленно, но глубоко. Павус кладет руки на его плечи и обнимает за шею, чувствуя, как в груди зарождается измученный стон, но проглатывает его, молчит, потому что не хочет нарушать тишину, потому что Максвелл только этого и ждет, и он из вредности собирается терпеть до последнего.
Максвелл начинает двигаться быстрее; он подхватывает Дориана под бедра и накрывает всем телом, целуя плечи и шею, касаясь мочки уха, прикусывая ее зубами.
— Давай, — шепчет он Дориану на ухо. — Ты же хочешь. Давай.
Максвелл обнимает его обеими руками, прижимает к себе и вдруг резко откидывается назад, садится, и Павус под тяжестью собственного веса опускается на его член до конца.
Дориан не выдерживает и стонет. Ему больно, но член стоит, истекая смазкой, и Максвелл нарочно его не касается. Он сам проталкивает руку между их тел и обхватывает его рукой, зажимая в кулаке головку, растирая по члену смазку.
— Дориан, — шепчет Максвелл. Дориан переводит на него осоловелый взгляд.
— Что?
— Я люблю тебя, Дориан, — шепчет Максвелл и целует его ключицы, прикусывая кожу зубами.
Дориан не отвечает. Дориан пытается собрать себя по частям, почувствовать себя чем-то целым и желательно живым, но вместо этого только распадается на тысячи осколков, каждый из которых кричит в его голове на свой лад.
Максвелл двигается быстрее, Дориан ловит его ритм, сжимает себя в руке и кончает, толчками изливаясь на живот Тревельяна. Он останавливается, выскальзывает, чтобы не причинять боли, ссаживая Дориана на колени, и доводит себя рукой до исступления, впивается в смуглое плечо и вздрагивает, молча выплескиваясь в ладонь.
Между ними мокро и липко. Максвелл укладывает Дориана на покрывало, встает и идет к умывальнику. Смачивает полотенце в прохладной воде и возвращается.
Воздух из приоткрытого окна обдувает влажную кожу, и Дориан покрывается мурашками, пока Тревельян торопливо обтирает его и обтирается сам. Максвелл не глядя бросает полотенце на пол и вытягивает из-под Павуса покрывало, ложится рядом и накрывает их обоих.
У Дориана на лице какое-то неописуемое выражение, Максвелл боится, что прогадал и сделал все не так. Но он прижимает его к себе, и Дориан позволяет, обнимает в ответ, кладет голову на плечо.
— Спасибо, аматус, — тихо произносит он.
Максвелл улыбается.
Дориан закрывает глаза и думает, что он полный идиот.
"Море волнуется раз", G. Максвелл волнуется, у Дориана морская болезнь, Коул не понимает, почему все так сложно.
ЧитатьУ Дориана на губах — слезы, а пальцы заляпаны кровью. «Ничего, — шепчет он на ухо Максвеллу. — Ничего».
«Ничего», — отдается в его голове. Перед глазами все плывет и кружится, застланное кровавой пеленой, и кажется, будто он падает; снова, в который раз и опять — падает, понимая, что не умеет летать.
«Море волнуется раз», — думает Коул; он не понимает, почему все так трудно, почему нельзя просто, почему нельзя говорить, слушать, говорить, слушать, говорить…
Максвелл стонет едва слышно, и из горла вместе со стоном хлещет кровь.
Дориан весь в этой крови. Соль и железо; слезы, море, — жгучая ненависть наполняет грудь. Он не знает, кого ненавидит: себя ли, его ли, кого ли другого — он просто тонет в море этой ненависти, пальцами впивается в мокрую от крови и дождя чужую одежду, настолько чужую, что тянет где-то в груди, где-то за ребрами, где-то в легких — так, что перехватывает дыхание, и новый вдох обжигает горло огнем.
«Море волнуется два», — думает Коул.
Максвелл думает, что хочет к морю, хочет — в последний раз — на оствикское побережье Недремлющего; а там песок, камни и вода, вода до самого горизонта, до края света, до конца жизни.
«Вода, — думает Максвелл. — Дориан не любит воду».
У Дориана морская болезнь; Дориан смотрит на море и думает только о том, как бы удержать в узде свой желудок, но на руках — кровь, на губах — слезы, и везде эта проклятая соль, и этот проклятый дождь — Создатель, за что.
«Море волнуется три», — думает Коул; он не понимает, почему они молчат, почему не говорят друг другу того, что важно — единственного, что важно — и он хочет знать, но слишком больно.
Глаза у Максвелла стекленеют, а тело такое холодное, что у Дориана горят пальцы, горят щеки, и внутри что-то тоже горит, пылает, Создатель, кто-то должен потушить этот пожар; но море утекает из рук, а у Дориана морская болезнь — и он должен быть рад, но вместо этого кричит, кричит, кричит, пока не давится собственным криком, срывая голос, а потом шепчет, и шепот — громче криков, потому что его уже никто не слышит.
На побелевших губах у Максвелла — что-то вроде улыбки, что-то вроде усмешки, что-то вроде оскала; Дориан кусает пальцы, чтобы помнить, что еще живой, что еще горит — и слизывает с них кровь, а с губ — слезы, пробуя море на вкус, пробуя боль на вкус, пробуя любовь на вкус — как тебе, нравится, горько, солоно?
«Инквизитор на месте замри», — думает Коул; метка больше не светится, и он слышит что-то.
Вслушивается.
И понимает, что слышит шепот моря.
ЧитатьДориан лежит полубоком, согнув одну ногу в колене и обняв руками подушку. Дышит ровно и глубоко, не двигается, и со стороны можно подумать, что он спит.
Он смотрит прямо перед собой – на витиеватый узор серебристой вышивки на темно-синем шелке, – поэтому не видит, но прекрасно слышит и может себе представить, что происходит за спиной.
Просыпается он одновременно с Тревельяном. Тот вздрагивает, выныривая из беспокойного сна, Дориан – от чужого резкого движения. Максвелл некоторое время лежит и подрагивает, пытаясь привести в порядок дыхание, и Дориан чувствует в воздухе горьковатый запах его пота.
Потом он встает, шуршит мягкой тканью и обтирается хлопковым полотенцем. Слышится вздох – а потом тихий, едва различимый в ночной тишине стон.
Максвелл садится на пол, прислоняясь спиной к краю кровати и закидывая на матрац голову, терпеливо ожидая следующего приступа.
Когда он наконец приходит, Тревельян выгибается на мягком ковре и бьется об пол локтями и головой, скребет ногтями по зудящей коже и на грани слышимости шепчет молитвы Создателю.
Дориану мучительно хочется помочь или уйти, чтобы не видеть (не слышать, не чувствовать) его боли. Но он не может оставить его одного, и знает, что Тревельян не хочет, чтобы кто-нибудь видел, как он страдает. Он думает, что Дориан спит крепко, потому что утром его не добудишься; но он не знает, что Дориан спит до полудня только потому, что к шести утра устает от мучений Максвелла так же, как и он сам.
Тревельян затихает. Лежит на полу, хватая воздух дрожащими губами, сотрясаясь от боли во всем теле. Мышцы сводит судорогой, и он бьется, бессильный что-либо сделать. Единственное лекарство – лириум, но он вернее убьет его, чем поможет жить.
Тревельян впивается зубами в костяшки пальцев и скользит пятками по ковру, пытаясь отползти, сбежать, спрятаться от самого себя.
Дориан прикрывает глаза, чувствуя, что не может больше выносить этих веточек и лепестков перед глазами.
За окном занимается рассвет, и в комнате начинает светлеть. Максвелл тяжело дышит, с трудом поднимается на ноги и выходит на балкон – подышать свежим воздухом, проветрить мысли.
В постель он возвращается холодный и весь в мурашках. Дориан выжидает пару минут, а потом лениво, словно бы во сне переворачивается и подбирается ближе, закидывает руку на широкую грудь, вклинивает свою ногу между чужих и утыкается носом в подрагивающее плечо.
Максвелл накрывает его руку своей ладонью, сонно гладит кожу кончиками пальцев и засыпает.
Все хорошо, – думает Дориан, касаясь губами бледного плеча. Усталая сонливость накрывает его с головой. – Все хорошо, аматус. Мы пережили еще одну ночь.
***
"Идиот", NC-17. У них никак не получается стать ближе.
ЧитатьСудьба играет с ним злую шутку.
Дориан помнит, как все было в Тевинтере. Секс без обязательств на одну ночь, на неделю, может, даже на месяц — и все, ничего больше, только пьяные обжимания за закрытыми дверьми, торопливые отсосы в темных углах. Дориан помнит и не скучает.
С Максвеллом по-другому. Он не боится, что их застанут, не боится испортить репутацию, ему все равно: он плюет в лицо матери Жизель, и та, в отчаянии и бессилии молится в часовне давно покинувшей мир Андрасте и Создателю, которому до этого мира нет никакого дела.
С Максвеллом у них все, кажется, серьезно. Максвелл не гонит, разрешая остаться на ночь, целует с нежностью и смотрит с такой любовью во взгляде, что у Дориана щемит в груди. Он, кажется, и сам любит, кажется, сходит с ума, тонет в карих глазах и глуповато улыбается, чувствуя, как пальцы на руках немеют от прикосновений к горячей коже.
Но что-то… мешает. Они не могут, и Дориан вспоминает Тевинтер: торопливые отсосы и пьяные обжимания, обоюдная дрочка и ласки, полные нежности, но этого мало, чертовски мало, Дориан хочет больше.
У него сводит живот от желания, и губ на члене, ласкающих рук слишком мало, чтобы почувствовать близость. Чтобы почувствовать, что тебе доверяют. Чтобы почувствовать, что нет, это не просто развлечение, это не просто прихоть, это не просто… Дориан не знает, что. Дориан хочет чувствовать всем телом, Дориан хочет окунаться в него всего, упиваясь возможностью быть настолько близко.
И они не могут, потому что Дориан никогда не подставлялся и не собирается, а Максвелл вообще не позволяет до себя дотрагиваться. Мимолетное движение, — провести пальцем вскользь, когда сжимаешь в руке мошонку, — и предупреждающее «Дориан» в ответ. Дориан хочет, но он не идиот, и он не собирается брать силой, разрушая возникшее между ними… что-то.
Дориан думает, что, наверное, это — плата за любовь. И он кусает костяшки сжатой в кулак руки, изнемогая от желания, но не имея возможности сделать хоть что-нибудь.
Максвелла, кажется, устраивает все и так. Во всяком случае, он молчит и не пытается покрыть Дориана, как течную суку, как пытались те, с кем он спал в Тевинтере. Максвелл, кажется, знает о нем что-то, чего Дориан не знает сам о себе, и от этого мурашки бегут по спине, и волосы встают дыбом на затылке.
Максвеллу все равно, но Дориан — не железный, и однажды, задавив в себе гордость, он просит: «Давай попробуем вместе», и Тревельян соглашается, с неохотой, но это уже хоть что-то.
Они ложатся валетом. Дориан снизу, и ему трудно дышать, потому что Тревельян не стесняется проталкивать член глубже в глотку, зная, что Дориан может принять его целиком. Павус нетерпеливо вскидывает бедра вверх, скользя по шершавому языку, и раздвигает ноги, позволяя себя коснуться.
Максвелл не торопится, оглаживает сжатое кольцо мышц скользкими пальцами, и Дориану огромных усилий стоит просто лежать, не дергаясь. Он с удовольствием проталкивает большой палец в Тревельяна, а он в ответ толкается бедрами так сильно, что в уголках глаз у Дориана скапливаются слезы.
Максвелл не торопится. Он чувствует, как елозит в нем палец Дориана и не может сказать, что ему неприятно: он искусен и знает, как доставить удовольствие, знает, как заставить попросить. Но Дориан торопится, а Максвелл — нет.
Он гладит сначала скользкими пальцами, затем касается языком и чувствует, как вздрагивает Дориан. Павус хочет что-то сказать: подныривает, пытаясь освободить рот, но Максвелл не хочет слушать, он дотягивается ступнями до его головы и сжимает, не давая двигаться, погружаясь в его горло. Дориан в отместку проталкивает в него второй палец, и это — немного неприятно, ощущение натянутости странное и совсем чужое.
Он скользит языком, обхватывая ладонью член, и проникает кончиком языка внутрь, раздразнивая, зная, что Дориану не больно, скорее — немного стыдно. Дориан сжимается вокруг его языка, нарочно выталкивая наружу, и Максвелл, с трудом задавив смех, начинает, наконец, играть по правилам.
Он обхватывает губами головку члена и медленно скользит губами вниз, к основанию, замирает и осторожно, так медленно, что у самого кружится голова, проталкивает один палец, ломая сопротивление. Дориан шумно выдыхает носом, — Максвелл кожей чувствует этот выдох, — и проталкивает пальцы глубже, мстительно разводя их в стороны, натягивая кожу так, что Тревельян морщится.
Дориан спешит, и эта спешка не даст ему ничего, потому что Максвелл сверху, Максвелл сильнее, и он держит его голову ногами, а плечи — коленями, не давая двигаться. Тревельян медленно двигает пальцем и добавляет еще один — дразнит, запугивает, и Павус опасно затихает, замирает, переставая двигать бедрами и шевелить пальцами в его заднице. Максвелл ждет его хода, но не дожидается: Дориан, похоже, просто прислушивается к ощущениям.
Максвелл разводит пальцы в стороны, растягивая, готовя для себя, добавляет третий, и Дориан дергается. Тревельян успокаивающе гладит его бедро свободной рукой, ртом ласкает член и осторожно, понимая, что немного переборщил, шевелит пальцами, массирует мышцу, заставляя расслабиться. Максвеллу кажется, что животом он чувствует, как яростно колотится у Павуса сердце, когда он, наконец, отмирает.
Что-то меняется. Дориан осторожно вынимает из него пальцы, кладет руки на бока, языком оглаживает член. Максвелл понимает: сдается. Максвелл улыбается.
Он приподнимается на коленях, выскальзывая изо рта Дориана, и перемещается так, чтобы лежать между его ног. Дориан молчит. Максвелл глубже проталкивает пальцы, Дориан сжимает зубы, явно пытаясь сдержаться. Тревельян с удовольствием смотрит, как поджимаются пальцы у него на ногах, как одна рука сжимает в кулаке покрывало, а другая — зарывается в волосы и сжимает так крепко, что кажется, отпустит — и волосы останутся у него в ладонях.
Максвелл разводит пальцы в стороны, выпускает изо рта член и касается языком покрасневших и припухших краев входа. Дориан вздрагивает и тянет его за волосы наверх, Максвелл чувствует, как резким движением он вырывает несколько волосков. Тревельян забирается языком между пальцами и гладкими стенками, проходится по кругу, и Дориан стонет задушенно, принимая окончательное поражение.
— Хватит, — просит он. — Пожалуйста.
Максвелл отстраняется, осторожно вытаскивает пальцы, приподнимается, встает на колени.
Дориан лежит растрепанный, раскрасневшийся, с блестящими глазами, и Максвелл просто не может не наклониться вниз и не припасть поцелуем к гладко выбритому подбородку. Павус обхватывает его лицо руками и тянет к себе, хочет поцеловать, но Тревельян выпутывается и тянется к баночке с маслом.
Дориан пристально следит за его руками, пока он выливает масло себе на ладонь и размазывает его по члену, несколько раз, не удержавшись, проходясь вверх-вниз.
Он чуть приподнимает бедра Дориана, укладывая его на свои колени и, опершись одной рукой о постель, второй направляя себя, медленно начинает входить.
— Не зажимайся, — просит он, и Дориан старается расслабиться, но он все еще непозволительно узкий, и от этого у Тревельяна кружится голова и выступает пот на висках.
Он входит до конца, замирает ненадолго, Дориан едва заметно кивает, и он начинает двигаться, медленно, но глубоко. Павус кладет руки на его плечи и обнимает за шею, чувствуя, как в груди зарождается измученный стон, но проглатывает его, молчит, потому что не хочет нарушать тишину, потому что Максвелл только этого и ждет, и он из вредности собирается терпеть до последнего.
Максвелл начинает двигаться быстрее; он подхватывает Дориана под бедра и накрывает всем телом, целуя плечи и шею, касаясь мочки уха, прикусывая ее зубами.
— Давай, — шепчет он Дориану на ухо. — Ты же хочешь. Давай.
Максвелл обнимает его обеими руками, прижимает к себе и вдруг резко откидывается назад, садится, и Павус под тяжестью собственного веса опускается на его член до конца.
Дориан не выдерживает и стонет. Ему больно, но член стоит, истекая смазкой, и Максвелл нарочно его не касается. Он сам проталкивает руку между их тел и обхватывает его рукой, зажимая в кулаке головку, растирая по члену смазку.
— Дориан, — шепчет Максвелл. Дориан переводит на него осоловелый взгляд.
— Что?
— Я люблю тебя, Дориан, — шепчет Максвелл и целует его ключицы, прикусывая кожу зубами.
Дориан не отвечает. Дориан пытается собрать себя по частям, почувствовать себя чем-то целым и желательно живым, но вместо этого только распадается на тысячи осколков, каждый из которых кричит в его голове на свой лад.
Максвелл двигается быстрее, Дориан ловит его ритм, сжимает себя в руке и кончает, толчками изливаясь на живот Тревельяна. Он останавливается, выскальзывает, чтобы не причинять боли, ссаживая Дориана на колени, и доводит себя рукой до исступления, впивается в смуглое плечо и вздрагивает, молча выплескиваясь в ладонь.
Между ними мокро и липко. Максвелл укладывает Дориана на покрывало, встает и идет к умывальнику. Смачивает полотенце в прохладной воде и возвращается.
Воздух из приоткрытого окна обдувает влажную кожу, и Дориан покрывается мурашками, пока Тревельян торопливо обтирает его и обтирается сам. Максвелл не глядя бросает полотенце на пол и вытягивает из-под Павуса покрывало, ложится рядом и накрывает их обоих.
У Дориана на лице какое-то неописуемое выражение, Максвелл боится, что прогадал и сделал все не так. Но он прижимает его к себе, и Дориан позволяет, обнимает в ответ, кладет голову на плечо.
— Спасибо, аматус, — тихо произносит он.
Максвелл улыбается.
Дориан закрывает глаза и думает, что он полный идиот.
***
"Море волнуется раз", G. Максвелл волнуется, у Дориана морская болезнь, Коул не понимает, почему все так сложно.
ЧитатьУ Дориана на губах — слезы, а пальцы заляпаны кровью. «Ничего, — шепчет он на ухо Максвеллу. — Ничего».
«Ничего», — отдается в его голове. Перед глазами все плывет и кружится, застланное кровавой пеленой, и кажется, будто он падает; снова, в который раз и опять — падает, понимая, что не умеет летать.
«Море волнуется раз», — думает Коул; он не понимает, почему все так трудно, почему нельзя просто, почему нельзя говорить, слушать, говорить, слушать, говорить…
Максвелл стонет едва слышно, и из горла вместе со стоном хлещет кровь.
Дориан весь в этой крови. Соль и железо; слезы, море, — жгучая ненависть наполняет грудь. Он не знает, кого ненавидит: себя ли, его ли, кого ли другого — он просто тонет в море этой ненависти, пальцами впивается в мокрую от крови и дождя чужую одежду, настолько чужую, что тянет где-то в груди, где-то за ребрами, где-то в легких — так, что перехватывает дыхание, и новый вдох обжигает горло огнем.
«Море волнуется два», — думает Коул.
Максвелл думает, что хочет к морю, хочет — в последний раз — на оствикское побережье Недремлющего; а там песок, камни и вода, вода до самого горизонта, до края света, до конца жизни.
«Вода, — думает Максвелл. — Дориан не любит воду».
У Дориана морская болезнь; Дориан смотрит на море и думает только о том, как бы удержать в узде свой желудок, но на руках — кровь, на губах — слезы, и везде эта проклятая соль, и этот проклятый дождь — Создатель, за что.
«Море волнуется три», — думает Коул; он не понимает, почему они молчат, почему не говорят друг другу того, что важно — единственного, что важно — и он хочет знать, но слишком больно.
Глаза у Максвелла стекленеют, а тело такое холодное, что у Дориана горят пальцы, горят щеки, и внутри что-то тоже горит, пылает, Создатель, кто-то должен потушить этот пожар; но море утекает из рук, а у Дориана морская болезнь — и он должен быть рад, но вместо этого кричит, кричит, кричит, пока не давится собственным криком, срывая голос, а потом шепчет, и шепот — громче криков, потому что его уже никто не слышит.
На побелевших губах у Максвелла — что-то вроде улыбки, что-то вроде усмешки, что-то вроде оскала; Дориан кусает пальцы, чтобы помнить, что еще живой, что еще горит — и слизывает с них кровь, а с губ — слезы, пробуя море на вкус, пробуя боль на вкус, пробуя любовь на вкус — как тебе, нравится, горько, солоно?
«Инквизитор на месте замри», — думает Коул; метка больше не светится, и он слышит что-то.
Вслушивается.
И понимает, что слышит шепот моря.
@темы: dragon age, DAI, fandom: Dragon Age, raiting: NC-17, raiting: G, Dragon Age: Inquisition, m!Trevelyan, pairing: Dorian/m!Trevelyan, Дориан головного мозга, Dorian, romance
-
-
29.02.2024 в 06:52Посетите также мою страничку
www.kino-ussr.ru/user/MelvaBarrios7/ уведомление налогового органа открытии счета иностранном банке
33490-+