шиза

[lorenzorossi]

Герти поставила нам всем диагноз - Дориан головного мозга. Я как наркоман - надо БОЛЬШЕ Дориана, и лечить зависимость чет не охота

Два драббла, родившиеся ночью, абсолютно бредовые, просто надо же куда-то слить все эмоции от инквизиции...

1. "Гордые и смиренные" - Дориан/м!Тревельян, Pg-шечка, наверное, ангст, все плохо, Дориан козел

Дориан говорит: мне нужно знать, куда все это идет. Максвелл, довольно распластавшись на орлесианском шелке, говорит: я вовсе не против, если ты хочешь чего-то большего, чем просто секс. Дориан выглядит удивленным, но счастливым.

А потом говорит: я собираюсь вернуться в Тевинтер.

Максвеллу едва исполнилось девятнадцать, но он достаточно благоразумен для того, чтобы не кидать в Дориана проклятия и обвинения. Он говорит: все хорошо, я понимаю.
И он действительно понимает, почему Дориан хочет вернуться на родину. И еще он понимает, что там его ждет верная смерть.
Чего он понять не может, так это легкость, с которой Дориан оставляет его после всего того большего, чем секс, что между ними было. И еще он не верит, что Дориан настолько наивен, чтобы надеяться когда-нибудь вернуться.

Их секс похож на мед: сладкий и тягучий. Дориан искушен, Максвелл – не очень: слишком молод, слишком маг Круга, слишком Вестник Андрасте. Поэтому он просто отдается во власть горячих сильных рук и позволяет Дориану брать, наслаждаться властью, упиваться моментами близости.

Максвелл тихо стонет, утыкаясь лицом в подушку, шевелит заведенными за спину руками, чтобы не затекли плечи, и думает: что же он будет делать со своей жизнью, когда Дориан исчезнет?

Советники, конечно, будут держать его в узде, и днем он будет решать вопросы мирового масштаба, по ночам заливаясь вином и слезами, которые никогда не прольются. Немой крик будет рваться из горла, пока Солнце не покажется из-за гор, и Луна выбелит его кожу так, что он станет похожим на мертвеца. А наутро Инквизитор снова возьмется за отчеты и письма, чтобы держался на ногах этот мир, чтобы ночью Максвелл мог пить вино и беззвучно кричать, а Дориан – вершить революцию.

Максвелл вздрагивает от резкого толчка; хочется плакать, но слез нет, зато из груди рвется истерический, громкий смех. Дориан кончает и тянется помочь ему, но он не хочет, член уже даже не стоит.

– Аматус... Все в порядке?

«Нет», – мысленно отвечает он, но вслух не роняет и слова, только закрывает лицо ладонями и смеется громко, рвано, и смех больше похож на судорожные рыдания. Он скатывается с кровати, ударяясь локтями, оставляя Дориана недоумевать, поднимается с колен и выходит на балкон – в морозный горный воздух. Он стоит, обняв себя руками, и смотрит вдаль, думая о том, что эти объятия – единственное, что останется у него, когда уедет Дориан. Он выдыхает, и от его дыхания в воздухе клубится пар.

Он не успевает еще толком замерзнуть, когда плечи накрывает теплый халат, а Дориан разворачивает его к себе лицом. Максвелл старательно не смотрит ему в глаза.

– Расскажи мне, что происходит.
– Все в порядке, – врет он. Конечно, все не в порядке, но какая теперь разница.
– Расскажи мне, что происходит, – настойчиво просит Дориан, разделяя слова интонацией.

Максвелл поднимает на него взгляд, смотрит прямо в глаза, а на языке – проклятия, на языке «Я ненавижу тебя», на языке – «Почему ты не ушел раньше», «Зачем дал надежду», «Уходи сейчас или останься навсегда».

Но он смотрит в эти глаза и молчит, потому что не простит себя, если хоть одно слово сорвется с ледяных губ.

Дориан стискивает челюсти и злится тоже:
– Не веди себя, как ребенок, если есть проблема – говори.

Максвелл смотрит в его глаза, а потом опускает взгляд в пол. Дориан стонет и всплескивает руками, и уже собирается уходить, когда тихий и дрожащий от холода голос вонзает ему в спину кинжал:
– Я хочу отправиться с тобой в Тевинтер.

Дориан, замерев, молчит.
Максвелл понимает, что ответ – «нет».

Он опускается на холодный, припорошенный снегом камень и смотрит ввысь, на бескрайние синие поля, усеянные миллионами жемчужных плевков.

Теперь он, по крайней мере, знает, что Дориан не надеется на хороший финал; возможно, он даже не надеется выжить. Но он слишком горд, чтобы принять помощь, слишком привязан, чтобы подвергнуть опасности. И нет никакой надежды на то, чтобы убедить его остаться.

Дверь спальни захлопывается с тихим щелчком.

Максвелл закрывает глаза, и беззвучная чернота схлопывается вокруг него.



2. "Незавершенные гештальты" - Каллен/фем!Амелл, G, хуй пойми, что за жанр *facepalm*, ангстик?

У Эвелин Тревельян красивое лицо, чуть тронутая загаром кожа и водопад блестящих светлых волос. И нет, конечно, нечего удивительного в том, что Каллен... с ней.

Салона заглянула в зеленые глаза. Инквизитор ей нравилась: у этой женщины все схвачено. Приказы срываются с губ на лету, она знает, что делать. На ее плечах лежит ответственность за целый мир, и, думает Солона, она имеет право на то, чтобы разделить с кем-нибудь свою неподъемную ношу. И Каллен – такой же отличный вариант, как и кто-нибудь другой.

Солона думает: ей не с кем было разделить свою ношу. Она думает: там, в Круге, Каллен проклинал ее за то, кем она не выбирала быть. А теперь Тревельян шутливо вертит между пальцев огонек, а Каллен улыбается, глядя ей в глаза.

Много же лет прошло с тех пор. Ей уже не семнадцать, у нее нет косичек до пояса; сухие губы, короткая стрижка, а под бледной, долгие годы не видевшей солнца кожей просвечивают чернеющие вены. Да, пожалуй, Тревельян куда лучше, чем она.

Когда Инквизитор уходит, а Советники расходятся, Солона выходит на балкон и смотрит вдаль, на бесконечные горы, кутаясь в теплую шаль. Зачем она здесь? Хоук вызвал ее сюда, чтобы помочь с Корифеем, но что может она со своей кучкой Стражей из Башни Бдения?

– Тебе давно следовало срезать косы, – раздается слева. Солона мгновенно узнает голос, узнает ощущение его присутствия рядом – давно, казалось, забытое.
– По Тропам с косами не походишь, – говорит она. Смотрит вдаль. Каллен стоит слева и глядит в ее лицо.
– Тебе идет.

Молчание разрывает тишину гор и оглушает ее.
– Как ты без лириума, Каллен? – спрашивает она.
– Инквизиция наладила прямые поставки с гномами...
– Но ты не принимаешь. Я вижу.
– Я... держусь.
– Не хочешь сойти с ума, да? Свежий разум нам всем пригодится.

Каллен подходит ближе, осторожно берет ее за плечо и разворачивает к себе. Он на голову выше и в этом своем доспехе – втрое шире, и от этого у Солоны – кругом голова. Он берет ее за подбородок и нежно гладит щеку большим пальцем.

– Как же я любил тебя.

У Солоны разрывается в клочья сердце, но она уже давно научилась держать лицо и говорить правильные слова.

– Это в прошлом. Теперь у тебя – Тревельян, а у меня – орда порождений тьмы и новый Архидемон.
– Тревельян, – эхом отзывается Каллен. И нежно гладит ее щеку. – Прежде чем все закончится... Позволь мне один поцелуй.
– Тревельян, Каллен, – напоминает она. – Уважай женщину, которая подарила тебе сердце.
– Это значит «нет»?
– Да.
– Да?
– Нет.

Солона хмурится, а Каллен резко, порывисто касается ее губ – тонких, сухих, обветренных.

Она отталкивает его с силой, а он улыбается, словно в нирване, и шепчет:
– Может, теперь я смогу о тебе забыть.