Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Синдром паникера

Везде лежит, и тут пусть тоже полежит
Написано по заявке №6 с РПС-тура по Эванстену.
Что у нас тут? Рейтинговые эванстеновские страдашки. Мы другого не пишем в последнее время...
9 128 слов под катом.

«Было бы здорово перестать скрываться», — шепчет однажды Себастьян, пока Крис лениво поглаживает его по влажной от пота спине. Его борода колет нежную кожу у виска и щекочет щеку, под пальцами влажно вьются волосы на груди. Себастьян думает о том, какой Крис весь плюшевый и смеется ему в шею, смеется и целует, касается раскрытыми влажными губами, весь разморенный и ленивый, и Крис дергается от обжигающих прикосновений и горячего дыхания прямо в ухо.
«Представь, как было бы хорошо жить вместе», — говорит Себастьян в другой раз, устало натягивая трусы и расчесывая рукой мокрые после душа, вьющиеся волосы. Он присаживается на край кровати, и Крис тянет руку, накрывает ладонью колючую щеку и тянет к себе для поцелуя. Себастьян целуется лениво и нежно, и ни за что на свете не хочет отрываться хоть на секунду. Но ему нужно в аэропорт, потому что через три часа вылет, и объяснять агенту перенос встречи на другой день ему не хочется.
«Хотел бы я хоть раз просто выйти с тобой на улицу, ничего не боясь», — делится он, когда они с Крисом сбегают с вечеринки вместе, и кто-то щелкает фотоаппаратом прямо перед их лицами. Они садятся в такси, скрываясь от вспышек, и каждый из них слишком пьян для того, чтобы думать о том, как недвусмысленно это выглядит. Таксист выгружает их у дома Себастьяна, и они поднимаются по лестнице, едва удерживаясь от того, чтобы начать целоваться прямо под камерами видеонаблюдения.
«Да, наверное», — соглашается Крис каждый раз, прикрывая глаза, ворошит пальцами копну отросших волос и улыбается.
Себастьян повторяет все это вновь и вновь, Крис раз за разом ему поддакивает, но никто из них ничего не делает, и все в порядке.
Они могли бы открыться, но. Слишком много всяких но.

Два года спустя после своего первого «было бы здорово», Себастьян сидит в кафе с Марго и Чейсом, пьет чудовищно сладкий латте из пузатой белой чашки и листает новостную ленту в телефоне.
Марго рассказывает о новом фильме, который еще хуже, чем предыдущий, и «видит Бог, я уже устала от этого», но улыбается, и Себастьян знает: фильм, вообще-то — последнее, что ее сейчас волнует. Чейс под столом поглаживает ее голую гладкую коленку, и они оба, конечно, думают, что Себастьян слепой; они оба мучительно долго молчат, не зная, как ему сказать.
Себастьян поднимает голову, собираясь сознаться, что у него есть глаза и он ими пользуется, но его взгляд вдруг прикипает к экрану телевизора, висящего над барной стойкой и тихо бубнящего в зал. День клонится к вечеру, по NBC в прямом эфире Крис рассказывает о съемках «Зимнего Солдата», и Себастьян слышит, словно бы не своими ушами, голос интервьюера.
«Ваши коллеги говорят, что во время съемок этого фильма вы очень сблизились с Себастьяном Стэном», — говорит она.
«Вообще-то, — произносит Крис, улыбаясь почти смущенно, — мы уже почти три года вместе».
Себастьян пытается расслышать ответ девушки, но в ушах набатом стучит кровь, и он, как ни пытается, не может вдохнуть. Медленно отставляя чашку, он смотрит на Марго, глядящую прямо на него своими огромными карими глазами, полными шока и непонимания. Он не смотрит на Чейса, он просто молча поднимается, чувствуя, как каменеет лицо, хватает со стола телефон и вылетает в жаркий, душный октябрь.
Горячий ветер бьет в лицо и теплыми руками забирается под ворот рубашки, и Себастьян стоит, отчаянно глотая воздух ртом, задыхаясь, как рыба, выброшенная на берег. Его море сейчас сидит в студии и рассказывает интервьюеру о своей личной жизни, об их личной жизни, пока Себастьян стоит посреди чужого Лос-Анджелеса один, и под ногами вместо асфальта — рыхлый мокрый песок.
Себастьян делает вдох, ловит такси и садится на заднее сиденье, вжимаясь в угол так, чтоб таксист не видел его в зеркало. Он не знает, что у него с лицом, но уверен, что губы растрескаются, если он попытается изобразить вежливую улыбку. Себастьян делает вдох и достает телефон из кармана джинсов.
С фотографии контакта ему улыбается сонный Крис; пальцы зависают над экраном, но Себастьян не знает, что хочет написать.
Себастьян не может понять, что он чувствует.

В квартире Криса тепло и уютно. Тут светлые стены и легкие шторы цвета свежей травы на окнах, мягкая мебель, пушистый ковер под ногами, брошенная на низком столике в гостиной книга, забытая кружка с высохшей кофейной гущей на дне, рамки с фотографиями на стене в коридоре. Тут пахнет теплым, обволакивающим парфюмом Криса — дерево, смола и немного зелени, пахнет свежими булочками — ванилью и корицей, пахнет кофе и немного — сигаретным дымом тянет с балкона.
Себастьян повсюду здесь видит свои следы: брошенная на подоконнике пустая пачка Мальборо, порванная цепочка на тумбочке у кровати, бритва и вторая зубная щетка в стаканчике в ванной, сливки для кофе в холодильнике, педантично свернутые в ровные прямоугольники фантики от конфет, придавленные тяжелой стеклянной сахарницей, забитая окурками пепельница и тонкий шерстяной плед на балконе, связка ключей от его квартиры с ярким красным брелоком на верхней полке в шкафчике.
Себастьян чувствует себя дома здесь больше, чем в своей квартире в Нью-Йорке, и ему чудовищно не хочется туда возвращаться — в холод, дождь и одиночество.
Ему кажется это смешным: то, что его постоянно тянет на другой конец страны в чуждый ему город, с которым у Себастьяна общего — только Крис и кофе из Старбакса, одинаковый в любой точке мира.
Себастьян смеется, открывая холодильник.
«Было бы здорово перестать скрываться», — шепчет он однажды, целуя Криса, и тогда он еще не знает, что станет винить себя за эти слова.

К тому моменту, как Крис возвращается со студии, Себастьян уже возвращает себе власть над эмоциями и лицом. Он улыбается, встречая его в коридоре, и Крис целует его в гладко выбритую щеку, проводит пальцем по шее, давит на утренний засос, заставляя откинуть голову.
Вот так, стоя у порога, с горячими губами, обжигающими шею, с бородой, щекочущей нежную кожу, Себастьян чувствует себя самым счастливым человеком на Земле. Он обхватывает лицо Криса ладонями и целует — мягко, долго, так, словно они не провели последнюю неделю вместе, словно не виделись с утра, словно между ними — месяцы разлуки. Себастьян притирается ближе, он хочет, хочет так сильно, что дрожат колени.
Но в уютной, наполненной только звуками дыхания тишине слышно, как громко и недовольно ворчит желудок Криса, и они отрываются друг от друга и смеются, а потом молча идут на кухню.
Себастьян смотрит, как Крис ест, и ему это кажется безумно смешным; он давит смех и едва не давится сигаретным дымом, закашливается, выдыхает в раскрытое окно и улыбается в кулак. Крис сминает курицу так, словно никогда еще не ел в этой жизни ничего вкуснее и хочет урвать побольше, пока не забрали. Себастьян не сомневается, что после такого забега на результат желудок Криса начнет возмущаться еще громче и яростнее, и тогда он начнет жаловаться на то, что не умеет медленно есть.
Крис заталкивает тарелку в посудомоечную машину и глотает сок прямо из пакета. Себастьян тушит сигарету в горшке с цветком и выкидывает окурок в окно.
— Как прошел день? — спрашивает Крис, довольно разваливаясь на диванчике в гостиной. Себастьян ложится, укладывая голову на его колени и жмурится, когда теплая рука зарывается в волосы и оттягивает длинные пряди.
— Виделся с Марго, — отвечает он.
Все его мысли — только о том, как не думать о том, что случилось, когда он виделся с Марго. Он пытается сосредоточиться на ощущении теплых пальцев в своих волосах, он старается утонуть в Крисе, забыв о том, что в мире существует что-то еще, кроме этой квартиры и их двоих. У него почти получается.
Они лежат на диване и смотрят какую-то ерунду, один из тех идиотских сериалов, в которых наловчился в свое время играть Стэн. Телевизор размеренно бубнит, со всех сторон пышет жаром, и рука треплет волосы так нежно и осторожно, что глаза закрываются, и Себастьян погружается в ленивую полудрему, слушает сквозь сон чужое дыхание и смешки и думает: «Боже, Эванс, перестань, там не над чем смеяться». Крис говорит что-то вполголоса, и Себастьян чувствует вибрацию в своей собственной груди — где-то совсем рядом с сердцем.
Из мутного сна его вырывает заставка выпуска новостей. Он открывает глаза и видит над собой Криса, его руки заняты: одна все еще треплет длинные волосы, другая сжимает пульт так крепко, что лунки ногтей белые, а на запястьях проступают очертания вен.
Себастьян чувствует момент. Он осторожно вынимает пульт из пальцев Криса и выключает телевизор. Смотрит на него снизу вверх. Крис опускает взгляд, смотрит грустно и виновато, и он тянется вверх, срывая с полных губ поцелуй.
Крис каменный, и Себастьян впитывает его напряжение, как губка: тоже замирает, смотрит в глаза напротив, и в темноте, разрываемой только неоновыми брызгами с улицы, все кажется сюрреалистичным и совершенно неправильным. Крис кладет руки на его плечи и тянет вверх, заставляя подняться и сесть на колени, обнимает и молча утыкается носом в его шею.
Себастьяну горячо и щекотно, но у него нет сил ни посмеяться, ни отстраниться; он чувствует, как каменеет снова, и желудок стоит у горла, а дышать становится трудно, как будто воздух — густой и вязкий, как клей.
Себастьян чувствует момент и молчит; он кладет деревянную руку на голову Криса и поглаживает легкими, успокаивающими движениями, царапает шею короткими ногтями. Крис поднимает голову и смотрит на него; целует — и поцелуй выходит каким-то совершенно неловким, отвратительно неуютным.
Тишину можно резать ножом, взгляд глаза в глаза все труднее выдерживать, и Крис, наконец, сдается, отворачивается, смотрит в стену.
— Ладно, — говорит он. Голос его скрипит, как старая дверь, петли которой давно не знали смазки, и Себастьян видит, как дергаются губы. — Давай поговорим об этом.
Себастьян молчит несколько секунд, а может, минут, а может — полчаса; он молчит, потому что язык отказывается слушаться, во рту пересыхает от волнения, и чувство вины давит на него с такой силой, что ему кажется, еще немного — и его позвоночник хрустнет и сломается, как сухая ветка.
— Не сейчас, — говорит он.
— Почему? Думаю, стоит все прояснить, тебе так не кажется?
«Нет, — думает Себастьян. — Не сегодня».
У него рейс в пять утра, он не хочет прощаться вот так — с кучей недосказанностей и образовавшейся проблемой, но еще больше он не хочет ссориться прямо перед вылетом.
«Пожалуйста, только не сегодня», — умоляет он.
— Нет.
Его короткий ответ похож на воронье карканье, но он просто не в силах сказать вслух больше. В горле застревает комок, и Себастьян, напрягшись, сглатывает, откашливается и заставляет Криса поднять голову.
Он целует, вкладывая в это прикосновение всю свою бесконечную нежность, все свое молчаливое отчаяние. Он целует и чувствует, как горят глаза, как ноет в затылке, и сухие слезы душат его, пока он не отрывается от мягких губ, чтобы сделать глоток воздуха.
— Во сколько? — спрашивает Крис. Глаза у него шальные и очумелые, и Себастьян тонет в их голубой глубине, барахтается в этом неспокойном синем море, чувствует, как его неумолимо тянет на дно.
«Стоило научиться плавать, прежде чем нырять», — думает он. От этой мысли становится смешно до истерики, но он проглатывает смешок вместе с горечью предстоящего расставания и отвечает.
— В пять.
— Успеем, — хрипит Эванс в его губы, и Себастьян успевает ухватиться за его шею, прежде чем чувствует, как земля уходит из-под ног.
Одежда падает на пол, Крис опускает его на постель и наваливается мертвым грузом сверху, придавливает к покрывалу, впивается губами в губы и целует жестко, жадно, быстро. Себастьян чувствует, как с каждой секундой становится все жарче: жар вокруг, жар внутри него, горит воздух — и он горит тоже. Кожа пылает огнем от горячих прикосновений, и он захлебывается в них, стонет громко и высоко, на грани крика, а Крис только целует крепче, ласкает жестче и вжимает его бедрами в постель.
Себастьян разрывает поцелуй и откидывает назад голову, дышит — жадно глотая вязкий воздух, и в его жабрах полно теплой соленой воды. Он впивается пальцами в плечи Криса, пока он клеймит его тело — от шеи вниз по груди, резкий укус на животе и теплые, влажные поцелуи на бедрах. Крис гладит его ноги — хватает за щиколотки, заставляя согнуть, и гладит — от кончиков пальцев вверх по ступне, охаживает икры, щекочет под коленями и ведет раскрытыми горячими ладонями выше, цепляя жесткие волосы. Себастьян вздрагивает, когда кончики влажных пальцев касаются бедер внутри — там, где кожа нежная и чувствительная, там, где волоски тонкие и короткие, и горячее дыхание заставляет их подняться, а кожу — пойти мурашками.
Крис кладет руки на его живот, обнимая ноги, и Себастьяну приходится скрестить лодыжки у него за спиной, упираясь пятками в острые лопатки. Он дует на его влажный член, и воздух неожиданно холодный, и Себастьян вздрагивает, выгибается, и горячие руки придавливают его к кровати, поглаживают живот, царапают кожу. Крис облизывает вокруг, стонет громко и отчаянно и вбирает в рот яйца, перекатывает на языке, оттягивает.
Себастьян лежит, вцепившись одной рукой в плечо Криса, предплечьем другой закрывая глаза. Он вдыхает, и воздух обжигает губы, и он плавится в этом жарком мареве, когда Крис ведет кончиком носа по его члену, шумно втягивая воздух, и обхватывает головку губами. Он посасывает, играет языком, втягивает щеки, но не берет глубже, и Себастьян с ума сходит от того, как ему надо.
Он дергается, изворачивается и тянется к тумбочке, слепо шарит рукой по ящику, ища смазку, и когда находит, с его губ срывается вздох облегчения. Тюбик почти пустой, и Себастьян ужасается тому, сколько они израсходовали лубриканта всего за неделю.
Он пихает Криса коленом и тот отстраняется, поднимает голову, и в глазах у него — совершенная чернота. Он поднимается на дрожащих руках и тянется вверх, целует, обвивая языком чужой язык, втягивает его в рот и улыбается в поцелуй.
Себастьян выворачивается из-под него и садится на его бедра. Крис вытягивает из-под покрывала подушку и обнимает ее, прижимается к прохладной ткани горящей щекой. Смазка тоже холодная, но руки теплые, и Крис теряется в этом контрасте, стонет, когда Себастьян накрывает его всем телом и входит одним движением.
Октябрь в Лос-Анджелесе теплый и душный, и именно сейчас Себастьян мечтает о нью-йоркских дождях: воздух в комнате греется от их тел, запах пота забивает ноздри, и голова идет кругом от ощущений.
Себастьян закрывает глаза и медленно двигается в мягкой, обволакивающей теплоте, и стонет, зарывается носом во влажные волосы на макушке Криса, и дышит им, пока перед глазами не начинают плясать цветные круги. Он как будто смотрит фейерверк на День Независимости (он помнит, они с Крисом смотрели его вместе, сидя на крыше, завернутые в один дырявый плед), только все это происходит в его собственной голове. Яркие взрывы глушат его, сердце колотится так, что он чувствует его горлом.
Губы Криса шевелятся, оставляя влажные следы на подушке, он что-то едва слышно шепчет, но за грохотом крови в ушах Себастьян совсем его не слышит. Ему кажется, это что-то важное, но он не слышит, черт возьми, он не слышит.
— Крис, — хрипит он. — Говори громче.
Крис в ответ только вздрагивает и больше не произносит ни слова — только стонет долго и низко, и его тело напрягается, замирает на несколько секунд, а потом он начинает тихо и жалобно скулить, пока тело выламывает в оргазме. Он закусывает ткань наволочки и быстро, часто дышит.
Себастьян выскальзывает из него и дрочит по смазке быстро и жестко, смотрит на лицо Криса, которого размазало по постели, и кончает ему на спину, изливаясь несколькими мощными толчками. Сперма на загорелой спине Криса блестит перламутровыми каплями, и Себастьян наклоняется, слизывает, чувствуя соль и горечь на языке. Он прижимается щекой к его пояснице, обнимает обеими руками и лежит так, пока мир перед глазами не перестает кружиться и расплываться.
— Крис, — зовет он. Вопросительное мычание раздается в ответ. — Я не слышал, что ты говорил.
— Ничего, — врет Крис.

Себастьян принимает душ и наспех сушит волосы полотенцем. Рубашка липнет к влажному телу точно так же, как взгляд Криса. На языке у него что-то вертится, но он молчит, и Себастьян не настаивает; он не уверен, что то, что хочет сказать Эванс, не обернется для них трагедией.
Они долго целуются на прощание в коридоре перед дверью, и Себастьян вновь чувствует, как ему не хочется домой. Но у него — съемки, у Криса — съемки, и нет никаких шансов на то, что в ближайшее время им будет спокойно где-то еще, кроме этих теплых объятий.
В такси он выкуривает три сигареты подряд, и на подъезде к аэропорту у него слегка кружится от недостатка кислорода голова. В зале ожидания его сверлит взглядом молодой паренек: узнал, но не подходит, просто смотрит несколько минут, а потом достает телефон, делает фотографию и отсаживается в другое место. Себастьян думает, что теперь все точно станет еще хуже.
В свою пустую и холодную квартиру он заваливается ближе к вечеру. Он проспал весь перелет и немного вздремнул в такси, но все еще чувствует безумную сонливость, поэтому, набрав Крису короткий смс-отчет о том, что он долетел, Себастьян сбрасывает одежду и забирается в постель под теплое пышное одеяло. Оно до обидного легкое, зато в этом коконе настолько тепло, что ему на мгновение кажется, будто Крис где-то рядом.

Проснувшись утром, он первым делом включает ноутбук. Домашняя страница — новостной сайт и, черт возьми, его имя — их имена — на первой странице. Сердце пропускает удар, и Себастьян поднимает взгляд к полотку, раздумывая, прочитать ли статью, или лучше не стоит. Он смотрит на безобидный с виду заголовок и решает, что у сенсаций таких заголовков не бывает.
Он открывает статью и читает короткую, отдающую совершенным безразличием заметку с цитатой Криса о том, что они «вообще-то, уже почти три года вместе». Он смеется над собой и своей глупой паникой — никому до них дела нет, никто не станет раздувать из этого скандал, никто не будет задавать им на интервью неудобных вопросов.
Радуется он ровно до тех пор, пока взгляд его не спускается к комментариям. Прочитав первые два, Себастьян с грохотом опускает крышку ноутбука, и тонкий пластик, кажется, трескается под его рукой. Он делает глубокий вдох и медленно выдыхает, а потом встает и идет в ванную чистить зубы.
Через час он успокаивается, выпивает чашку кофе, а потом берет в руки телефон, стирает уведомления о пропущенных звонках и читает смски от Марго.
«Я пересмотрела запись программы. Возьми трубку».
«Себастьян, перестань, нам надо поговорить».
«Твою мать, просто возьми трубку!»
Себастьян вертит айфон в руках и, вместо Марго, вызывает Криса. Он бросает взгляд на часы — начало десятого, в Лос-Анджелесе раннее утро, и он, видимо, еще спит — Себастьян некоторое время слушает длинные гудки. Потом в трубке раздается сонное «алло» и Стэн хрипит в телефон:
— Я готов поговорить.
— Сейчас? — стонет Крис в трубку. — Господи, Себастьян, шесть утра.
— Я только что открыл Гугл-ньюс, и угадай, чьи лица там на первой странице.
— Ты же знаешь, как Гугл формирует новостную сводку, правда? — шутит Крис. Себастьян знает, что слишком часто гуглит свое имя, но это не повод над ним издеваться.
— Эванс.
— Успокойся, — просит он. Из трубки доносится шорох постельного белья и зевок. — Ладно, я уже понял, что сделал хуйню. И я извинялся тогда, но ты не слышал. А потом мне стало неловко.
— Ты… извинялся? — Себастьян вспоминает лихорадочный шепот Криса в подушку и пытается понять, причем тут извинения. — За что?
— Я должен был спросить тебя, прежде чем говорить, — вздыхает он. Шорох его дыхания успокаивает Себастьяна даже на расстоянии, и это немного похоже на наркотическую зависимость (он знает, о чем говорит). — Ты столько раз говорил, что хочешь открыться, и я подумал… Ладно, я понимаю, что это было тупо, можешь не говорить это вслух.
Себастьян молчит в трубку и чувствует себя виноватым вдвойне: когда-то он сам заложил эту мысль в чужую голову, а теперь заставляет Криса чувствовать виноватым себя просто потому, что он не радуется исполнению желания. Себастьян чувствует себя таким мудаком, что ему плевать на все остальное.
— Слушай, Себастьян, прости меня, — тихо говорит Крис. — И не оставляй меня с этим один на один, пожалуйста.
— Если бы я мог, — шепчет Себастьян. «То все равно не оставил бы», — мысленно добавляет он. — Ты пропустил ту часть, где я говорил про наши фотографии?
— Ох, Боже, — выдыхает Крис. Стэн выдыхает тоже. — Мы должны обсудить, что будем говорить прессе.
— Ничего.
— Себастьян.
— Я ничего не хочу им говорить. Если меня спросят, встречаемся ли мы, я скажу, что да, но если кто-нибудь начнет задавать тупые вопросы, я не уверен, что в ответ не двину ему в челюсть.
— Это у тебя есть вариант отмолчаться. У меня — нет. Что я должен им говорить? «Себастьян запретил мне с вами разговаривать»? Вот это будут заголовки, вот это будет сенсация!
Себастьян слышит, как по ту сторону что-то падает на пол и разбивается. Раздражение Криса передается ему и нарастает стремительно, как растет волна, но он берет себя в руки и старается ответить спокойно. Выходит нервно и немного истерично.
— Слушай, Крис, твое дело, что ты им скажешь. Я не хочу делиться тобой со всем миром, но не требую от тебя того же. Хочешь рассказать им, как мы провели Рождество — пожалуйста. Можешь рассказать им хоть о том, как я сдружился со Скоттом, хоть о том, как я отсасываю при первой встрече. Можешь, блядь, хоть что им рассказывать, но я не думаю, что станешь. Надеюсь, что не станешь, — выдыхает он.
Пальцы у Себастьяна мелко дрожат, и с сигареты, зажатой в левой руке, мелко осыпается на белый подоконник пепел. Он ждет ответа, кажется, целую вечность.
— Ты хочешь погрузить прессу в информационный вакуум?
— Мне плевать на прессу, — резко отвечает Себастьян; держать себя в руках трудно, но он дышит сизым дымом и повторяет себе, что не имеет права срываться на Крисе. Что он, вообще-то, ни на ком не имеет права срываться. — Извини. Просто это все не их дело.
Крис долго молчит, и Стэн успевает скурить сигарету по фильтр и почти обжигает пальцы: он шипит, роняя окурок в пепельницу и смотрит, как фильтр плавится от затухающего уголька. В воздухе стоит кислый запах синтетики, и он открывает окно нараспашку, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Холодная осенняя морось окутывает его, и он ежится, кутается в теплую толстовку и отходит от окна.
— Мы встретим Хэллоуин вместе? — спрашивает Крис, когда Себастьян удобно устраивается в кресле, поджимая ноги. Ему до невозможности холодно в одиночестве.
— Я еще не видел график съемок. Прилечу, если будет возможность.
— Хорошо, — отзывается Крис.
Они еще некоторое время болтают о всякой ерунде, а потом Эванс кладет трубку, потому что стрелка часов неумолимо ползет к семи, и ему нужно идти.
Себастьян встает с кресла и понимает, что умудрился за полчаса выстудить квартиру и замерзнуть до болезненной синевы на губах. Он закрывает окно и идет в теплый душ.

Погружаясь в работу, Себастьян забывает обо всем, и хотя каждая собака на съемочной площадке уже знает свежие новости, ему наплевать: никто не тычет в него своим знанием, никто не пытается задать идиотский вопрос, никто не бросает на него косых взглядов, и можно просто раствориться в игре.
Он не ходит по барам в перерывах между рабочими днями, он вежливо отказывается от походов в клуб с партнерами по съемкам, почти не разговаривает с агентом, у которой волосы дыбом и огромные от ужаса глаза каждую их встречу. Он погружает себя в состояние информационной изоляции: ноутбук вторую неделю пылится на столике, телефон Себастьян берет в руки только для того, чтобы позвонить вечером Крису.
Ему звонит мама, и, когда он не берет трубку, пишет взволнованное смс. Себастьян отговаривается плотным графиком съемок и абсолютной занятостью. «Прости, мам, совершенно нет времени вас навестить», — пишет он, и ему мучительно стыдно — так, что щеки горят, и уши заливает жаром.
Спустя две с половиной недели на пороге его квартиры появляется Марго. Без Чейса, зато с бутылкой текилы и двумя сочными лаймами. Она говорит что-то про мудачество и про то, что так с друзьями не поступают, но Себастьян слушает ее вполуха. Он не хотел никого видеть, но ее присутствие иррационально успокаивает, и по его лицу расплывается довольная улыбка.
Они пьют и разговаривают: сначала обо всем и ни о чем сразу, потом — о Марго с Чейсом, потом — о Крисе с Себастьяном. У нее странное лицо: смесь довольства и обиды, ее губы одновременно недовольно поджаты и растянуты в улыбке, и кудри, ее вездесущие кудри добавляют озорства — или все это просто его фантазия.
Они приканчивают бутылку уже заполночь и перед уходом Марго делают пьяное сэлфи, которое Себастьян потом, лежа в постели, отправляет Крису. Ответ приходит, когда он уже готов провалиться в сон.
«Отлично выглядишь. Напомни мне поблагодарить ее за это», — пишет Крис.
«Эй», — набирает Себастьян в ответ; хочет написать что-то еще, но засыпает, не коснувшись экрана, и так и не отправляет сообщение.

К концу октября Себастьян начинает радоваться тому, что не играет главную роль в фильме. У него намечается небольшой отпуск, и он как раз успевает на празднование Хэллоуина, и когда покупает билет, совершенно не думает о том, что у него нет костюма, что ему придется идти с Крисом на вечеринку в толпу незнакомых людей, он думает только о том, что Крис будет рядом несколько дней, и это заставляет его строчить ему смски по пять-шесть штук в день, а по вечерам в последние три дня до вылета он до смерти забалтывает его по телефону.
У Криса усталый голос, и, наверное, думает Себастьян, ему тяжело. Это он снимается с людьми, с которыми раньше не работал, а Крис вертится в компании уже-почти-друзей: там Реннер, там Дауни, там Йоханссон, в конце концов, и Себастьян прекрасно помнит, как они все любят пошутить и посмеяться. Они работают на износ, и все жалобы, которые приходят от Криса — исключительно на Уидона.
«Какой же он мудак», — пишет Крис и присылает фотографию Скарлетт, которая держит бутафорский пистолет так, словно готова сейчас же прострелить голову режиссеру. Себастьян улыбается, сидя в трейлере во время обеденного перерыва.

Лос-Анджелес встречает его теплом, солнцем и вспышками фотокамер. Себастьян прикрывается козырьком кепки и темными очками, игнорирует окрики и бегом бежит на стоянку такси. От чувства, что он голый стоит посреди людной площади, его спасает машина, и, называя адрес, он переводит дух. Он набирает Крису короткое смс и ждет ответа до самого вечера. И вместо пламенных обещаний вернуться домой сразу после окончания рабочего дня получает блядское «Мстители, общий сбор!»
Себастьян, разморенный лос-анджелесской теплотой, сначала думает, что Крис ошибся номером. Потом до него доходит, что, раз он отправил смс, в бар-то он точно собирается.
«Какого хрена», — думает сонно Себастьян. На часах начало десятого, и он набирает Криса почти на автомате.
— Ты так пошутил? — спрашивает он, когда гудки прекращаются.
— Нет, — смеется Крис. — Приезжай.
— Я не хочу, — хрипит он. Эванс, конечно, знает о его карантинном режиме, и, конечно, черт его дери, сразу понимает, в чем дело.
— Они уже вышутили весь свой годовой запас шуток. Все будет нормально, приезжай.
Себастьян вздыхает в трубку.
— Если меня и там поймает какой-нибудь мудак с камерой, я тебя придушу.
— Зайдешь через черный ход.
Крис сбрасывает вызов раньше, чем Себастьян успевает хоть что-то сказать, поэтому у него нет другого выбора, кроме как одеться во что-нибудь более приличное, чем растянутая и мягкая, как пыль, домашняя футболка Криса, сесть в такси и назвать адрес из смски.
По пути Себастьян пытается убедить себя, что он не сможет прятаться от камер вечно. В конце концов, ему придется выйти в магазин за продуктами или приехать на премьеру фильма, или дать интервью какому-нибудь желтому журнальчику. Все, что его ожидает в этих ситуациях, априори хуже, чем посиделки с Мстителями. Пара голубых шуток, издевки Дауни, всезнающие улыбочки Йоханссон — что ж, это он может пережить. К тому же, Крис будет рядом.
В клубе жарко, душно и темно, и вся мстительская компания собирается на втором этаже — на большом диване вокруг круглого стола. Подходя к ним со стаканом пива, Себастьян хочет спросить, кто из них тут король Артур, но не успевает сказать ни слова: Крис замечает его, хватает за запястье и тянет на себя, заставляя сесть совсем рядом. Стэн едва не расплескивает пиво, и только чудом штаны Эванса остаются прилично сухими, а его щеки — девственно белы.
Крис приобнимает его и включается в прерванный разговор. На них все смотрят, и Себастьян снова чувствует себя голым, но потом Скарлетт улыбается и тянется его обнять, целует в щеку и шепчет на ухо: «Он тут страдал за вас обоих». Себастьян отвечает ей нервной улыбкой и ближе жмется к Крису, и, конечно, этот его жест никак не мог остаться без внимания.
— Эй, Себастьян, — улыбается ему Дауни, — твоей принцессе нужен расслабляющий массаж, или он оторвет голову нашему режиссеру.
«Моей принцессе, — закатывает глаза Себастьян, — нужны запасные мозги».
— Мог бы протянуть ему руку помощи, я не слишком ревнивый, — вяло отшучивается Стэн и утопает взглядом в бокале пива. Рука Криса на его колене фантастически горячая и родная, и его голова плывет — от его близости, конечно, не от пива, и через полчаса ему становится совершенно плевать на подколки и на то, как смотрит на них Скарлетт.
— Эй, — наклоняется он к ней, — может, прислать тебе нашу совместную фотку?
— Если вы не перестанете прямо сейчас друг друга лапать, фотки мне не понадобятся, — отвечает она. И многозначительно косится на руку Криса, поглаживающего Себастьяна по бедру. Его собственные руки обнимают Криса и пустой стакан, и Себастьян думает, что пришло время залиться чем-нибудь крепким до отказа, нажраться и отпустить себя, наконец.
Его план хорош: встать, уйти к бару, выпить, вернуться за Крисом и пойти танцевать. Проваливается он на третьем пункте, потому что, усевшись за барную стойку, долго не может выбрать, что пить. В итоге он пьет коктейль из текилы, ликера, абсента и Тобаско, и думает, что после пива его, вероятно, быстро накроет. Не хватает только цветных таблеток — и все будет как в молодости. Прося бармена повторить, он оглядывает зал и цепляет взглядом Криса: он идет, целенаправленно раздвигая толпу, как море — Моисей, прямо к нему, глядя прямо в глаза.
Себастьян выпивает коктейль почти залпом и чувствует, как горит рот и как плывет голова, и вся жидкость в его тормозной системе — не меньше, чем сорокаградусная. И едва Крис подходит к нему, он обнимает руками его лицо и целует, кусает губы, заставляя открыть рот, и врывается языком в терпкое, с привкусом виски и сигарет тепло. Они целуются, и Себастьян обвивает ногами ноги Эванса, вжимая его меж разведенных колен, и ему почему-то хочется, чтобы камеры поймали их прямо сейчас, и чтобы завтра это фото, где он прижимает Криса к себе, где Крис целиком и безраздельно его, разлетелось по всем таблоидам.
Крис стонет в поцелуй и тянет Себастьяна назад, в толпу за своей спиной. Он поддается: соскальзывает плавно с высокого стула, не разрывая поцелуя, и проваливается в жар чужих тел на танцполе. Вокруг темно, но ярко: всполохи светомузыки вспарывают темноту, и вспышки стробоскопа бьют по глазам — Себастьян отвык, и ему почти больно. Он опускает веки и отдается во власть чужих рук, и, Боже, как же это хорошо — отдаться, наконец, своим желаниям, танцевать, не скрываясь, оглаживать сильные плечи и прижиматься своими бедрами к чужим.
Себастьян разворачивается в его объятиях и вьется в танце, чувствуя спиной жар, на талии — сильные руки, задницей — каменный стояк. Он совершенно пьяный и абсолютно счастливый: блаженная улыбка плывет по его губам, и сердце заполошно бьется, стучась о ребра, и, Боже, мы теперь взрослые, нам все можно. Себастьян смеется и прижимается к Крису теснее, притирается к нему бедрами, откидывает голову на его плечо и ловит шеей горячие, мокрые поцелуи. Он и сам весь мокрый, и в его собственных штанах — пожар, но сдвинуться с места, отойти в туалет и отдрочить друг другу по-быстрому — даже это кажется преступлением.
Они пьют, танцуют, потом снова пьют, и Себастьян уже так пьян, что плевать на все, и он тянет Эванса на улицу, вызывает такси и закуривает, похабно обхватывая фильтр губами и выдыхая дым в рот Крису. Они стоят посреди улицы, в переулке рядом кто-то блюет, и через дорогу какая-то баба вопит пьяно в телефон. Себастьяну все равно.
Наутро он смутно помнит, как они садились в такси, зато хорошо помнит, как трахал Криса в коридоре, прижав к стене, и как после этого они в клочья изорвали подушку — она напоминает о себе пухом и перьями, разлетевшимися по всей спальне. Криса нет, и на кухне, прицепленная магнитом к холодильнику, висит записка: «Последний день съемок перед каникулами». И в конце приписан по-детски игривый смайлик.

Утром тридцать первого Себастьян просыпается первым и готовит завтрак, пока Крис обнимает единственную целую подушку и пускает на нее слюни.
За завтраком он спрашивает, какие костюмы они наденут.
— Понятия не имею. Можем нарядить тебя в вампира, — говорит Крис. — Или не наряжать, ты и так похож.
— Можем обмотать тебя флагом ЛГБТ, — ворчит Себастьян в чашку сладкого латте, больше похожую на ведро. Иногда эти шуточки про вампиров, Румынию и иже с ними начинают его заебывать. — Самое то в свете последних событий.
Крис увлеченно глотает яичницу и смеется, и Себастьян на минутку думает, что все нормально, а потом вспоминает, что так и не набрался смелости позвонить матери.
— Как ты, — спрашивает он, — с семьей?
— Нормально, — пожимает Крис голыми плечами. Себастьян прячется за огромной кружкой, обнимая ее обеими руками, и подтягивает к себе ноги. — Скотт, правда, был в бешенстве.
— Почему? Он же был в курсе.
— Ну, он сказал, что такие заявления не делаются в прямом эфире, — проворчал Крис голосом Скотта. — И что мама потом вынесла ему мозг, но мне его не жаль.
Себастьян опускает взгляд в пол и смотрит на матовый кафель цвета молока. Эванс увлеченно хрустит тостами и лязгает вилкой по тарелке.
— Я так и не поговорил с Чейсом, — выдыхает он в кружку. Глупо надеется, что его не слышно, но Крис поднимает участливый взгляд. — И не позвонил маме. Я не знаю, что им сказать.
— Я все уже сказал за тебя.
Стэн кивает и смотрит за плечо Криса на солнечный Лос-Анджелес. Он думает, что Крис — такой же солнечный, как и город, в котором он живет. Себастьяну, чтобы соответствовать, наверное, нужно поселиться в Портленде.
— Так что насчет вампирских нарядов? — спрашивает Эванс, загружая посудомоечную машину. Себастьян с тоской смотрит на кружку в своих руках и понимает, что ее придется мыть руками.
— А кем нарядишься ты?
— Охотником на вампиров?
— Как символично, — язвит Себастьян. — Может, еще ленточкой красной обвяжемся, чтобы наверняка?
За спиной повисает тишина, и Себастьян оборачивается, ожидая увидеть все, что угодно, но не выражение мучительной боли на чужом лице. Он чувствует, как теряет дыхание, и сглатывает горькую слюну.
— Крис, извини, я просто…
— Я знаю.
— Выслушай меня, — давит он. — Там просто будет толпа незнакомых людей, и там точно будут журналисты с камерами и, ты ведь понимаешь, что мы попадем в объектив? И на страницы какого-нибудь хуевого журнальчика на следующее утро, понимаешь?
— Твои предложения? Разойтись по разным углам ринга на всю ночь?
— Я просто предлагаю обойтись без лишних демонстраций.
— То есть, да, — говорит Крис. Так уверенно, что Себастьяну отчаянно хочется врезать ему по роже.
— Перестань переиначивать мои слова.
— Перестань нести хуйню. Про нас и так уже все знают, какой смысл делать вид, что это неправда?
— Ты, блядь, серьезно, что ли, не понимаешь? — Себастьян соскакивает со своего места и делает шаг навстречу; между ними — расстояние в две ладони. — Ладно, дай людям удовольствие пообсуждать пару месяцев, в каких позах мы трахаемся, но тебя не смущает, что мы живем в пиздец каком нетолерантном мире? Зайди в интернет, почитай комментарии, не хочу, блядь, в один прекрасный вечер лишиться головы, свернув не в тот переулок.
— О, вот только не надо драматизировать, — стонет Крис. — Написать тебе список звезд, которые вполне счастливо и безболезненно живут вне шкафа?
— Напиши себе список случаев, когда ты пользовался мозгами, прежде чем трепать языком.
Себастьян ведет себя как склочная девка, и осознание этого отрезвляет. Он смотрит на Эванса, на боль в его глазах и чувствует себя еще большим мудаком, чем обычно.
— О, Боже, — выдыхает он, сжимая Криса в объятиях. — Господи, прости меня, Крис. Пойдем на вечеринку как вампир и охотник, хочешь?
— Хочу.
Себастьян улыбается и целует мягкие губы и гладко выбритый подбородок.

Себастьян фыркает и плюется, но не может не оценить свою аристократическую бледность, круги под глазами и яркие вишневые губы. Костюм ему тоже нравится, на нем темный плащ, белоснежная рубашка с тонким хлопковым кружевом у горловины и манжет, белые перчатки, черные брюки с идеальными стрелками, лакированные туфли и жилет из бархата глубокого винного цвета. Себастьян вообще-то не страдает нарциссизмом, но сейчас, глядя в зеркало, хочет поцеловать отражение.
На Крисе — черный балахон и шляпа с широкими полями, и он бесится от того, что приходится постоянно закидывать голову назад, чтобы видеть стоящих перед собой людей.
— Я просто буду играть гейского Дракулу, надеюсь, это не даст мне провалиться в панику у всех на виду, — предупреждает он Криса перед выходом.
— Если кто-нибудь зажмет тебя в подсобке, я приду, чтобы воткнуть осиновый кол в твое сердце, — драматично шепчет Эванс ему на ухо, и Себастьян громко хрюкает от смеха и представившейся картины.
Теперь в руках у Стэна бокал шампанского, и он обольстительно улыбается в камеру. Губы алые и горят от поцелуев, и фотографу явно нравится — рыжий тощий парень трется рядом с ним уже пять минут, не меньше, и Энтони в костюме загнивающего трупа дурачится, пытаясь привлечь внимание неприступной вампирской твари.
Себастьян взглядом вылавливает Криса в толпе, и Маки спрашивает:
— У вас случилось чего? За вечер ни разу не подошли друг к другу.
— Я не уверен, что он не трахнет меня прямо здесь, если я подойду слишком близко.
Лицо у Тони крайне забавное, и Себастьян улыбается, замечая краем глаза, что фотограф, наконец, свалил куда подальше.
— Успокойся. Дыши, — командует он. — Просто не хотим плодить слухи и фотографии.
— А, ну да, точно, — Маки забавно задирает бровь и расслабляется.
— Но про трахнуть я не шутил, — добивает его Себастьян и, наблюдая за мученическим выражением на изрядно подгнившем лице, отпивает из бокала.
С Крисом они сталкиваются ближе к концу вечера, когда вечеринка из светского раута переходит в обыкновенное «нажраться и танцевать до упада». Свет приглушают, официанты раздвигают столы и включают музыку погромче. Себастьян берет с подноса еще один бокал и подходит к Крису и Скарлетт, увлеченно обсуждающим роль Черной Вдовы в жизни Баки Барнса. Себастьян позволяет себе вмешаться.
— Баки слишком гей для Кэпа, чтобы встречаться с Вдовой, — говорит он.
Йоханссон переводит на него веселый пьяненький взгляд.
— Это ты слишком гей для Баки Барнса, — отвечает она. — Господи, если бы тебе дали роль Капитана, на роль Баки бы подошел только Мэтт Бомер.
— Вот кто точно слишком гей для Баки Барнса, — вставляет Крис. Себастьян переводит на него взгляд, и Эванс приподнимает брови, мол, что я такого сказал?
— Ооо, вы такие милые, — смеется Скарлетт. — Эта ревность, Стэн! Остынь немного, подожжешь портьеры.
— Напомни мне, почему я с тобой разговариваю?
— Потому что не можешь удержаться, когда в твою постель суют женщину.
— Я никогда больше не получу нормальную, не-гейскую роль, — шутливо хныкает Себастьян.
— Я надеюсь, никто тебя не слышал. Это звучало очень нетолерантно, — говорит Крис.
— Перестань бросаться моими словами, — просит Стэн, его бровь изгибается красивой дугой, и со стороны он наверняка выглядит очень надменно.
— Я просто хочу напомнить тебе, что все теперь знают, что ты спишь с мужиком, — пожимает плечами Крис.
— Господи, что, здесь и сейчас? — шипит Себастьян.
Скарлетт благополучно куда-то девается и не слышит весь этот бред, а может, слышит — и потому куда-то девается.
— Почему бы не здесь и не сейчас? К нам за весь вечер никто не подошел и никто не задал тупых вопросов, мне кажется, у тебя просто разыгралась паранойя.
— Это к тебе никто не подошел, а около меня весь вечер терся фотограф, я думал, у меня лицо потрескается от этой блядской улыбки.
— Он терся около тебя, потому что ты охуенно выглядишь, а не потому что ты пидор, Господи, Себастьян, останови истерику прямо сейчас или я тебя поцелую, — говорит он.
Себастьян затыкается мгновенно. Он спиной чувствует за собой фотоаппарат и, блядь, если это снова тот рыжий фрик, он свернет ему шею на месте. Во избежание — Стэн не оборачивается.
— Чтоб ты знал: мне сейчас стало очень обидно, — с мерзкой ухмылочкой говорит Крис.
— Я не собираюсь целовать тебя, — закатывает глаза Себастьян. — Здесь, — добавляет он.

После вечеринки все новости о них с Крисом максимально приличные и, вообще-то, Себастьян начинает подозревать ебаного рыжего фотографа в нездоровом интересе: фотографий обольстительного Дракулы в интернете столько, что хватит на несколько лет вперед.
После вечеринки и ночи чудесного пьяного секса Стэн возвращается в Нью-Йорк, а Эванс летит на съемки в Англию. Теперь они долго не увидятся, и Себастьян на прощание целует Криса в лоб. «Поцелуй ангела», — шутит он, и сил отвечать на шутку нет. Ему не хочется.
Ощущение бесконечного счастья слетает с него, когда на съемочной площадке появляется ебаный рыжий фрик; он просит автограф и сфоткаться в инстаграм, и Себастьян не привык отказывать, но этот пацан заставляет его яйца сжиматься в страхе.
Съемки идут своим чередом: днем они снимают, в перерывах Себастьян отправляет Крису сообщения, а вечером он звонит из Англии, и Стэн матерится, потому что — роуминг, блядь, что ты делаешь.
— Я хотел послушать твой голос, — говорит он.
— Мы могли созвониться по скайпу.
— Могли, — соглашается Крис.
— Но?
— Но я хотел услышать твой голос прямо сейчас, и у меня нет под рукой ноутбука.
— Мистер всегда-выполняю-свои-желания Эванс. Это так эгоистично, знаешь, думать только о себе, — Себастьян косится на часы. На них половина второго ночи.
— Ты мне теперь всю жизнь это припоминать будешь? — вздыхает Крис. — Давай хотя бы по телефону ссориться не будем. Что на тебе надето?
— Да ладно, нет, ты не станешь, — смеется Стэн в трубку.
— Мои яйца лопнут, если я сейчас же не кончу, поэтому: что на тебе надето, Себастьян?
— Ты ебанутый, — сообщает он, и через пять минут сжимает в руке член, выстанывая в трубку что-то определенно очень неприличное.

Себастьян уходит в изоляцию еще на долгих полтора месяца. Его приглашают на несколько интервью, но он просит агента отказывать всем, потому что все еще не уверен, что сможет адекватно отвечать на вопросы. Возможно, — думает он иногда, — возможно, Крис прав, и у него действительно паранойя. Может, никто и не собирается задавать ему вопросы о личной жизни, спрашивать о Крисе, об их планах на будущее и прочем дерьме. А может, и собирается. Шаткое «может быть» держит его в постоянном напряжении, и когда за неделю до Рождества в трубке раздается очередное «совместное интервью», он почти готов кричать в голос.
Едва он успевает сбросить звонок, телефон оповещает об смс, и он уже думает, какими словами красиво послать всех к черту, когда оказывается, что сообщение — от Криса.
«Только не отказывайся. Я уже согласился».
«Какого черта?»
«Интервью», — лаконично отвечает Эванс.
«Нахуя ты согласился, я спрашиваю?»
Ответ приходит через полчаса, и это совсем не тот ответ, которого Стэн ждет, потому что — на минуточку — он задавал другой вопрос.
«У меня завтра последний день съемок. Приеду в Нью-Йорк, пустишь?»
«Пошел на хуй», — пишет в ответ Себастьян. И улыбается, как придурок.

Двадцатого декабря Крис прилетает в Нью-Йорк — усталый и немного подзагоревший. На улицах лежит талый снег, холодно, и нос у него красный, как помидор.
На интервью они приезжают на следующий день в маленькую уютную студию, сидят на одном ужасно тесном диванчике, и уже в этом Себастьян видит очевидную провокацию. Интервьюер — молодая симпатичная блондинка с ворохом крупных кудрей вокруг бледного круглого личика. Себастьяну нравятся такие — светлые и кудрявые, но когда заканчиваются вопросы об окончании съемок «Эры Альтрона» и предстоящем участии в сиквеле «Капитана Америка», он понимает, что у этой конкретной блондинки в голове — мусор, и испытывает непреодолимое желание стереть с ее лица вежливую участливую улыбку.
— Крис, ваше заявление вызвало живой интерес у публики.
— Правда? — мило улыбается Эванс. — Я не хотел делать из этого сенсацию.
— Решение заявить об этом было совместным?
— Конечно, — отвечает Себастьян. Он сегодня необычайно разговорчивый, и его ухмылкой можно резать металл. — Мы долго думали об этом. В конце концов, вы же не думаете, что кто-то из нас настолько глуп, чтобы говорить такое, не предупредив другого?
Крис незаметно, но очень ощутимо пихает его локтем в бок, но Себастьян внутри кипит, бурлит и взрывается огромными пузырями, поэтому ему плевать.
— В самом деле, — соглашается блондинка. — Вы довольно долго скрывали свои отношения. Почему решили открыться именно сейчас?
— Скотт — вы же знаете Скотта? — подтолкнул нас к этому, пусть и неосознанно, — говорит Стэн.
— Что вы имеете в виду?
«Господи, как туго ты соображаешь», — думает Себастьян.
— Его пример заразителен, — уточняет он. Под вцепившимся в него взглядом Криса решает не болтать лишнего, но журналистка сама вынуждает их, задавая вопросы.
— Близится Рождество, как планируете провести этот праздник?
— Встречусь с семьей, я думаю, — улыбается Крис. — Это ведь семейный праздник. Подарки, рождественский ужин, ну, все такое.
— Разве вы не планируете провести Рождество вместе?
— Разве вы хоть раз видели, чтобы мы проводили его вместе? — спрашивает Себастьян.
Улыбка на его лице как приклеенная, и, пока блондинка соображает, что ответить на этот вопрос, он встает и выходит из студии. Девушка обращает свой взгляд на Криса, и он пожимает плечами.
— Не обижайтесь. На нас столько всего навалилось, Себастьяну тяжело с этим справиться.
Блондинка мило улыбается, и Крис тоже хочет сделать ей какую-нибудь гадость.
На следующий день в журнале появляется статья с громким названием: «Крис Эванс и Себастьян Стэн — выдержат ли их отношения проверку публичным вниманием?» В статье ни одного лишнего слова, и даже вопрос о совместном праздновании Рождества, заданный Стэном репортерше, без изменений отпечатан там черным по белому.
Статья собирает лайки в интернете.
Себастьян не может спать.

Крису звонят: друзья, семья — поздравляют с наступающим Рождеством и обещают передать подарки при первой встрече. Крис смеется и тоже распинается в теплых поздравлениях, подзуживает сестер, клянется матери, что приедет, как только сможет, и долго спорит со Скоттом в духе «да» — «нет», и Себастьян упускает суть проблемы.
Крису звонят и шлют смски, и Стэн дергается, как невротик, от каждого звука, изданного его блядским Гэлекси.
Когда он вешает трубку, поговорив с мамой, Себастьян не выдерживает и спрашивает:
— Ты уедешь в Бостон на праздники?
— Нет, — отвечает Крис. Он быстро строчит кому-то сообщение и поднимает взгляд на Себастьяна, когда тот задает следующий вопрос.
— Почему?
— Хочу остаться с тобой.
Себастьян отворачивается к приоткрытому окну. В Нью-Йорке холодно и ярко от рождественских украшений, и снег крупными хлопьями валит на влажный асфальт. Белый пух отзывается теплом в груди, но Себастьян не знает, почему; не помнит, шел ли снег в Румынии или в Австрии, или, может, ему просто нравится этот молчаливый танец.
Он курит, выдыхая дым в тонкую щелку; с улицы тянет морозом, и руки у него немеют так, что он не чувствует на них своего дыхания. За спиной раздается звук входящего сообщения, и Себастьян чувствует всеобъемлющее отчаяние.
Сегодня уже двадцать третье, и он жутко хочет спать, потому что всю ночь не мог уснуть: ворочался с боку на бок, пытался обнять Криса, затыкал уши наушниками, пробовал пить снотворное, но его недолгий, мутный сон был больше похож на дрему, и не принес никакого отдыха. Теперь день клонится к вечеру, и веки у него тяжелые, словно свинцом налитые, и его самое большое желание — упасть и проспать к чертям все праздники.
И он не хочет, чтобы Крис из чувства вины бросал семью. Ему и без этого очень хреново.
— Меня раздражает твое идиотское самопожертвование, — сообщает он, наконец, туша окурок в пепельнице и закрывая окно.
— Я не спрашивал, что ты об этом думаешь.
Звучит очень двусмысленно, и Себастьян кидает на него короткий взгляд из-под ресниц. Он молчит, потому что сил нет отвечать, ссориться, заново начинать бессмысленную перепалку.
Анализируя все их разговоры с того рокового дня, Себастьян начинает понимать, как это выглядит. Они словно перетягивают канат, только вместо веревки — чувство вины; и если Крис испытывает угрызения совести только потому, что Себастьяну плохо, то Стэн изнывает, потому что стал причиной этой катастрофы и потому что Крис чувствует себя виноватым.
Он помнит, как было раньше: они по-настоящему ссорились раз или два; постоянно перебрасывались ядовитыми фразочками к обоюдному удовольствию. Теперь каждый их разговор походит на хождение по минному полю или на войну, в которой Себастьян знает все болевые точки Криса и бомбит только их, постоянно напоминая, что его длинный язык изрядно подпортил им жизнь; Эванс перенимает эту привычку и в разговорах начинает поддевать сам себя, сбрасывая бомбы на склады с оружием и провизией. Себастьян гадает, когда они начнут бомбить мирные поселения.
Себастьяна это бесит.
Себастьян хочет, чтобы он уехал.
Себастьян хочет спать.
Собственный телефон лежит выключенный на подлокотнике кресла, и на нем тонким слоем оседают крохотные пылинки. Он очень хочет позвонить Марго, но боится оказаться в зоне действия сети. Информационная изоляция, говорит он себе, это лучший вариант из всех имеющихся.
Проворочавшись еще одну ночь и сожрав полпачки таблеток, Себастьян решает, что ему нужна помощь. Он забивается Крису под бок — горячему, сонному Крису — и дышит его запахом, впитывает его тепло, пытается в нем раствориться. Крис переворачивается во сне и притягивает Себастьяна ближе, заключая в клетку сильных рук, и забирается ладонью в волосы, давит пальцами на кожу, разгоняя кровь, тянет пряди в разные стороны, гладит загривок.
Через несколько минут у Себастьяна стоит, и ему одновременно смешно и хочется плакать. Ему так хочется спать, что он не уверен, что не уснет на середине, если они решат заняться сексом. Будет очень обидно; еще обиднее будет умереть от недостатка сна.
Он расталкивает Криса и трется членом о его бедро, скрытое за тонкой тканью пижамы. Себастьян гладит его живот над резинкой и тянет вниз, спуская штаны под колени, сам сползает ниже. Он целует кожу под пупком и берет мягкий член в рот, слушая невнятное бормотание сверху. Крис просыпается окончательно, когда у Себастьяна уже полный рот, и слюна стекает по подбородку, а в уголках глаз скапливаются слезинки. Он берет глубже, пропуская в горло, и Крис задыхается, чувствуя фантастическую пустоту, обнявшую головку, и стонет тихо, опуская руку на чужое плечо.
Себастьян сосет самозабвенно, он хочет, чтобы Крис кончил ему в рот, залил спермой все лицо, и, может, тогда захлестнувшее с головой чувство чужого удовлетворения даст ему уснуть спокойным сном.
У Эванса другие планы. Он тянет его наверх, укладывая на себя, стирает слюну с подбородка и целует мягко, долго. Рука исчезает с его волос, и Себастьян чувствует разлившийся в воздухе запах шоколадной смазки. Крис раздвигает ноги и проталкивает под себя руку, и Себастьян хочет продолжить поцелуй, но должен смотреть. Он отстраняется и видит, как Крис приподнимает бедра и проталкивает в себя блестящие, скользкие пальцы, как жадно и без стеснения принимает их в себя, мягко и шелково обхватывает их.
Себастьян дышит через раз и хочет сказать что-нибудь, но не может: только открывает и закрывает рот, и смотрит неотрывно. Крис тянет пальцы назад и расставляет ноги еще шире, раскрываясь, подставляясь.
Стэн подставляет под руку член, и Крис размазывает по нему остатки смазки, тянет ближе, опрокидывая на себя, выбивая воздух из легких. Себастьян помогает себе рукой, направляет, трется головкой о подрагивающую в нетерпении дырку и стонет звонко в чужие губы. И он уже готов войти, погрузиться в теплую сладость, когда на тумбочке справа оживает телефон.
Звонок разносится в тишине так громко и неожиданно, что Себастьян вздрагивает и отстраняется. Он смотрит секунду на Криса, потом — на телефон, а потом чувствует подступающую панику. Член опадает, и он сползает с постели с каменным лицом, закрывается в душе и сидит там под горячей водой почти час.
Крис не ломится в ванную и ничего не говорит, когда он выходит, красный, как рак, мокрый и разбитый. Он молча смотрит, как Себастьян одевается и садится в кресло с первой попавшейся под руку книгой.
Сочельник. Полдень. У Себастьяна острые скулы и усталый взгляд.
Себастьян бесконечно терпеливый.
Себастьян на грани нервного срыва.

День проходит как в тумане. Крис ставит телефон на беззвучный режим, но все еще время от времени проверяет его, отвечая на смс. Себастьян иногда смотрит на него, словно собирается что-то сказать, но продолжает молчать, забившись в кресло целиком.
Крис думает, что у него еще никогда не было таких странных рождественских праздников; он вспоминает, как в прошлом году в Сочельник познакомил Себастьяна со Скоттом, и уже через полчаса они в два голоса подъебывали Криса так, что горели уши и щеки, и хотелось заткнуть Скотта подзатыльником, а Себастьяна — поцелуем. Рождество они тогда провели с семьей Эванса, и Крис помнит подозрительный мамин взгляд и улыбки сестер и понимает, что они еще тогда догадывались.
Это Рождество они встретят втроем: Крис, Себастьян и повисшее между ними огромное хуевое нечто. Крис думает, что пора поговорить, но его так умело и старательно игнорируют, что ему начинает казаться, будто в квартире он один.
Стэн время от времени выходит на балкон покурить и ничего не ест: то ли это его показательный бунт, то ли правда кусок в горло не лезет после утренней неудачи. Крис понимает, почему его игнорируют: Себастьяну наверняка неловко, стыдно и Бог весть еще как, и он не лезет, не собирается поднимать разговор об этом, ему вообще, в общем-то, наплевать, он просто хочет, чтобы Себастьян перестал ебать мозг самому себе и что-нибудь съел.
Он идет на кухню, собираясь приготовить что-нибудь вкусное и заманить Себастьяна запахами, но вместо этого оскальзывается на лужице воды и летит лицом прямо на декоративную каменную кладку на стене. Он успевает выставить руку, но все проезжается щекой по камню, и теперь, наверное, чем-то похож на Двуликого.
По квартире разносится громкое чувственное «Блядь!», и Стэн появляется в поле зрения раньше, чем Крис успевает встать на ноги. Щека горит, ладонь пылает, и сквозь ранки выступает кровь.
Себастьян молча смотрит на него, помогает подняться и открывает перед ним дверь ванной. Эванс послушно садится на бортик и ждет доктора с лекарствами.
Себастьян ставит аптечку на тумбочку и за подбородок поднимает лицо Криса. Вертит под разными углами, и глаза его блестят, как будто ему в самом деле нравится картина. Губы его сжаты в тонкую полоску, и дышит он через раз, смачивая ватный тампон в перекиси водорода. Крис знает, что его тошнит от этого запаха, и еще знает, что вполне мог сам зализать свои раны.
Но руки Себастьяна теплые и касаются с нежностью, а смотрит он с такой тоской, что слова вырываются раньше, чем он успевает прикусить язык.
— Давай поговорим, — просит он.
Стэн мажет его лицо мазью для заживления ссадин, и Крис морщится.
— О чем?
— О тебе.
У Себастьяна скулы острые, как бумага, и Крис находит это невозможно сексуальным, смотрит в его лицо, пока тот обрабатывает его руку.
— Со мной что-то не так?
— С тобой все не так, Себастьян, — вздыхает он и говорит, пока ему позволено. — Ты сам не свой из-за какой-то блядской статьи в интернете. Не ешь, не спишь, куришь все время, сам себе ебешь мозг, может, хватит?
Себастьян долго медлит с ответом, словно выбирая, какой из тысячи хочет озвучить. В итоге он отворачивается, чтобы взять из аптечки бинт, и говорит правду.
— Я заварил всю эту кашу, и мне хуево. Мне стыдно и хочется удавиться или снова сесть на наркоту. Я не знаю, как жить дальше.
— Ты можешь просто перестать думать, что весь мир против тебя? Это журналисты, Себастьян, они и раньше задавали тупые неуместные вопросы.
— Дело не в журналистах, — тихо говорит он, завязывая бинт узелком.
— А в чем?
— Во мне.
— Ну, конечно! Я сейчас открою тебе страшную тайну: мир не вертится на твоем хую.
— Видимо, он вертится на твоем, да? — фыркает Стэн в ответ, убирая маленькие ножницы обратно в аптечку. — Ты же у нас думаешь только о себе, верно?
— Я не могу понять, кого из нас ты во всем этом винишь: себя или меня?
Себастьян застывает, как изваяние, и поднимает на Криса нечитаемый взгляд. Долго смотрит прямо в глаза и дышит мелко и часто.
— Я не знаю, — говорит он. — Я запутался.
— Иди сюда, — Эванс тянет к нему руки и утягивает в объятия. Сжимает крепко и сильно, так, чтоб не вырваться и не убежать. — Послушай меня. Я сделал это, чтобы показать всем, что ты мой. Я не думал головой, я вообще не думал. Но я не жалею, Себастьян. И тебе не стоит.
— Все изменится, — шепчет Стэн Крису в плечо. — Все изменится, понимаешь ты или нет?
— Почти три месяца прошло. Пока единственное плохое, что с нами случилось — это твои расшатанные нервы.
— Что ты предлагаешь?
— Увидеть светлые стороны.
— Например?
— Ну, мы теперь можем жить вместе.
— Я знаю.
— И что ты об этом думаешь?
— Мне нравится твоя квартира, — тихо говорит Себастьян, и Крис шеей чувствует его улыбку.

Они падают в постель до одури нежные и пьяные от любви, смеются, кусаются и целуются, ласкают друг друга неторопливо, бережно, держат в руках, как сокровища.
Крис прижимает Себастьяна к постели и растягивает долго, со вкусом, и он скулит под ним — с непривычки и от переполняющих чувств. Секс похож на карамель — сладкий, тягучий и липкий, Себастьян вязнет в нем и кричит, ему больно и приятно, ему сладко и горько, дышать тяжело, и слезы душат, катятся по вискам и мочат подушку. Крис беспорядочно целует его лицо: губы, щеки, ресницы, собирает языком соленые капли и шепчет бессвязно в ухо нелепицу — Себастьян не слушает.
Он стонет и хочет перестать плакать, но слезы льются из глаз сами и, Боже, как ему хорошо. И жар Криса повсюду, и его горячие руки на бедрах: он снаружи, внутри, везде. Себастьян кончает на выдохе и проваливается в сон, не успев даже сделать вдох.

Крис будит его спустя, кажется, пару минут, и Стэн отбивается от него пятками и локтями, натягивает на голову подушку и ворчит.
— Просыпайся, мы Рождество проспим.
— Ну и черт с ним, — стонет он.
Крис топчется руками по постели, как довольный жизнью кот, и Себастьян все же смотрит на него, выглядывая из-под подушки.
— Ну что?
— Я купил дом в Голливуде.
Себастьян смотрит на него, как на идиота.
Себастьян отворачивается и вновь накрывается подушкой, чтобы скрыть улыбку.
Себастьян верит в рождественские чудеса.

@темы: angst, raiting: NC-17, Sebastian Stan, Chris Evans, pairing: Chris/Sebastian, fandom: Evanstan RPF, romance

---

Больше прона Богу прона!

Фандом: Dragon Age
Рейтинг: NC-17
Жанры: гет, слэш, PWP без смысла и обоснуя
Предупреждения: обсценная лексика, кинк, инцест, СОДОМИЯ

Сборник драбблов с недопроном по идеям из переписок с Богом Прона. Спасибо Эйрин за идеи, и Н.Р. - за терпение и еду. Аве!

ЗЫ: По большей части - сублимация и графоманство. Вы предупреждены

1. Мылись. Вчера. (Дориан/м!Тревельян)

Примечания

Тревельян тут чистоплюй и мудила, но это нормально, с ним бывает.

А родилось все из диалога:
Э: короче смотри. дориану холодно. а трахаться-то охота. чё делать?
Л: Подрочить пойти?
Э: из вредности же не даст спокойно подрочить

Читать

До лагеря, жужжащего, как пчелиный улей, они добрались засветло. Пока слуги готовили им палатки и спешно варили ужин для Инквизитора, на землю опустились густые сумерки — из тех, когда в серовато-синей мгле не видно ни зги, а далекие огни следующего лагеря кажутся расплывчатыми и неясными.

Тревельян был выжат до капли. Он начистил кинжалы и сложил перевязь в приготовленную для него палатку, снял теплый, подбитый мехом плащ и уселся возле костра, вдыхая морозный вечерний воздух и грея руки над огнем.

Дориан сидел неподалеку, пил из широкой кружки теплое вино и лениво играл с пламенем, заставляя языки извиваться в танце под одному ему известную мелодию.

Максвелл отвел от него взгляд и тяжело вздохнул. Измученно потер переносицу.

Нос тут же отозвался пульсирующей болью, и Тревельян с сожалением подумал, что завтра под глазами у него будут изумительной красоты лиловые синяки, а переносица станет напоминать шириною Редклиффский мост.

Он кинул еще один мимолетный взгляд на слегка помятого, но определенно довольного Дориана. Растрепанный, в испачканной пылью и грязью мантии, он все еще выглядел, как чертово воплощенное совершенство. Потрогать безумно хотелось. Но в Скайхолд они вернутся нескоро, а лагеря тут холодные, и Дориан мерзнет, и...

«Черт с ним», — подумал он.

Встал. Побродил вокруг, слушая краем уха отчеты разведчиков, возвращавшихся на ночь в лагерь, и, когда на него совершенно перестали обращать внимание, кинул Быку:

— Я отойду.

И скрылся в лесной чаще, отойдя от лагеря едва ли больше, чем на сотню метров.

За спиной туда-сюда сновали люди, вдали, с лесопилки, раздавались звуки пилы и топора, в пожухлой траве копошились зайцы, и все это создавало вокруг такой шум, что в ушах начинало звенеть.

Он прислонился спиной к дереву, впившемуся суком под лопатку, и принялся расстегивать штаны. Прикрыл глаза. Сжал себя сначала через ткань белья, потом — залез ладонью под одежду и коснулся кожи. Начавший твердеть член лег в руку, и Максвелл сжал себя крепче.

В голове тут же ожили образы Дориана: открытого, с широко раздвинутыми ногами, с его членом внутри...

«Блядь».

Тревельян сплюнул на ладонь и двинул рукой по твердой плоти, позволяя рваному вздоху сорваться с разбитых губ. От резких движений собственной ладони и скрутившегося в животе комка удовольствия по телу разлился жар, и ему на секунду показалось, что от него веет паром.

Он чуть шире расставил ноги, сполз по стволу дерева ниже, чтобы проклятый сук не впивался в его тело, и поймал тот самый идеальный темп, которым обычно ему отдрачивал Дориан, заставляя кончить в считанные минуты.

И вдруг в шуме лагеря, лесопилки и леса Максвелл услышал, как за спиной треснула ветка.

Замер. По-хорошему, сейчас стоило застегнуть штаны и готовиться к обороне, но вместо этого он стоял, как вкопанный, схватившись за член, как за последнюю соломинку.

— Таа-ак, что тут у нас? — раздался за спиной веселый смешок.

«Блядь».

Максвелл возвел очи горе и выдохнул, борясь с нахлынувшим возбуждением.

— Если перестанешь стоять за спиной и покажешься, я кончу гораздо быстрее, — сказал он.

— В самом деле?

Дориан показался в поле видимости и подошел вплотную. Склонился к губам и поцеловал грубо, немного резче, чем хотелось бы — разбитые губы отозвались ноющей болью.

А потом он сполз вниз, упав коленями в сырую пожухлую траву, и положил теплые руки на бедра, обтянутые кожей штанов.

— Позволишь? — ехидно спросил он, глядя, как рука Тревельяна крепко сжимает член, лаская взглядом налившуюся кровью, потемневшую головку.

— Нет.

— Это еще почему? — Дориан поднял на него возмущенный взгляд.

— Перестань, — тяжело вздохнул Максвелл, отводя взгляд. — Мы в лесу, и я весь грязный, и...

— Мы мылись вчера, — взгляд у Дориана был насмешливый.

— Мы мылись вчера.

— О, да ладно тебе, — Павус закатил глаза. — Дай. Ты же хочешь, — и потянул руку Тревельяна прочь.

— Блядь, Дориан, — рявкнул Максвелл. — Перестань. Потерпи!

— Я потерпи? Это ты в кусты бегаешь, аматус.

— Без твоей помощи обойдусь, — прошипел Тревельян, стараясь уйти от прикосновения, но цепкие руки впились в его бедра так, словно намеревались оставить на них синяки.

Дориан наградил его скептическим взглядом снизу вверх и оттолкнул бледную руку, тут же вбирая в рот член.

— О, я отомщу тебе за это, — прошипел Тревельян, беспомощно откидываясь головой на дерево. — Я притащу тебя в конюшню и буду трахать там. Да. К демонам шелковые простынки, — простонал он.

И схватился за темные волосы.

Дориан поднял на него лукавый взгляд и, казалось, улыбнулся.

Отсасывал он так яростно, словно проверял Тревельяна на прочность. Максвелл сдерживаться не собирался: ему нужна была быстрая разрядка — он ее получит. И плевать, что Дориан обязательно подавится его спермой и будет смотреть обвиняюще. И плевать, что потом он будет кашлять целый день, а Бык обязательно будет шутить. Плевать. На все плевать.

Он впился пальцами в волосы и спустил с довольным стоном.

Дориан чуть отстранился, обхватывая губами головку и втягивая щеки, выпивая его досуха, собирая все до последней капли. И, оторвавшись, причмокнув губами и покатав сперму на языке, медленно проглотил.

Тревельян смотрел, как дернулся его кадык и пухлые губы расплылись в улыбке, и думал только о том, что этот блядский Дориан таки умудрился не подавиться.

«Как жаль», — подумал он.

Дориан поднялся с колен и принялся отряхивать мантию от налипших на нее мокрых травинок и грязных опавших листьев.

— Я надеюсь, на ответную услугу ты не рассчитываешь, — произнес Максвелл, застегивая штаны.

— Нет, — улыбнулся Дориан. Поцеловал коротко припухшие губы. — Я потерплю. До конюшни.

***

2. Зов (Железный Бык/фем!Тревельян, бочком Дориан затесался)

Примечания

Трэш, угар, содомия, недотрах. (с)

Читать

В таверне было шумно; Эвелин неловко и слегка пьяно подняла полупустой бочонок эля и наполнила опустевшую кружку. Сделав большой глоток, она поморщилась и отставила ее подальше, переводя раскосый взгляд на Дориана.

— Он пытался отговориться чудовищной занятостью и нес какую-то чушь про ответственность, я не слушала.

Дориан, вальяжно раскинувшийся на колченогом стуле, со знанием дела кивнул. Отсалютовал Эвелин бутылкой и присосался к горлышку, заставляя ее неотрывно смотреть, как обжимают губы темно-зеленое стекло, и как дергается кадык с каждым глотком.

— Больше не буду даже пытаться, — вздохнула она.

Сфокусировать внимание на чем-то, кроме Дориана, удавалось с трудом. Она отвернулась и уставилась на дверь пустым и потерянным взглядом, какой бывает у людей глубоко задумавшихся или в стельку пьяных.

Эвелин была пьяна достаточно, чтобы выпасть из мира на некоторое время и пропустить момент, когда на стул рядом с Дорианом уселся Бык.

Она почувствовала его запах: горьковатый — пота и соленый, морской — его тела. Голова тут же наотрез отказалась думать, и она перевела на него растерянный взгляд, чувствуя, как намокает ткань белья. Большой. Сильный.

Создатель, помоги мне.

Бык втянул носом воздух и хмыкнул.

— Ты же в курсе, как от тебя пахнет, правда? — спросил он.

Тревельян подняла взгляд, посмотрев прямо в глаз, крылья носа раздраженно разлетелись в стороны. О, конечно, она знала.

— Заткнись, — беззлобно бросила она.

Бык приобнял Дориана за плечо, зарылся ладонью в его волосы, портя идеальную прическу. Выглядели они до неприличия счастливыми. Вот уж у кого, — подумала Эвелин, — секс есть всегда, в любое время дня и ночи, когда захочется, как захочется, быстро или медленно, грубо или нежно, или...

— Ты сейчас прожжешь во мне дыру, — хмыкнул Дориан.

Эвелин отвела взгляд и прикрылась толстобокой кружкой.

Она, конечно, ни капельки не ревновала. И, пожалуй, не чувствовала ничего особенного ни к Быку, ни к Каллену, ни к Блэкволлу. Они были хорошими друзьями и превосходными боевыми товарищами, — ни больше, ни меньше.

Но вожделение затапливало ее с головой, волнами накрывало каждый раз, стоило ей расслабиться в присутствии мужчины, дать слабину всего на секунду — и опаляющий жар в промежности заставлял ее думать только о том, как снять напряжение, в красках представлять, как и с кем она могла бы, и что чувствовала бы, и как стонала бы в сильных руках.

Щеки залил предательский румянец. Эвелин стало жарко, и ей вдруг жизненно необходимо стало оттянуть воротник камзола, расстегнуть верхние пуговицы, — он душил ее, топил ее в волне обжигающей похоти.

Бык снова потянул носом воздух, глубоко вдыхая.

— Не понимаю, я один это чувствую? Вся таверна должна чувствовать.

Эвелин стрельнула в него глазами.

Ей вдруг представилось, как они — Бык и Дориан — могли бы трахнуть ее прямо на этом столе у всех на виду. Вестница Андрасте в разорванной одежде, голая и раскрытая, с кунари и тевинтерским магом — но — тысячи этих «но».

Она тяжело выдохнула в кружку, собираясь с силами, и сфокусировала взгляд на капле воска на столе.

Ей нужно было уйти.

Сейчас.

Она, держась за края тяжелого стола, поднялась на ноги, стараясь держаться прямо, сделала глубокий вдох.

— Я пойду, — кивнула она сама себе. — Бык, зайди ко мне вечером.

Когда она развернулась, чтобы уйти, за спиной раздался понимающий смешок Дориана.

***

Он не целовал ее, но, может быть, это было и к лучшему — если бы у нее был занят рот, тяжелые, гортанные стоны разорвали бы ее изнутри.

Эвелин впилась пальцами в длинный ворс ковра, и захныкала: мало, ей нужно было больше, больше, пожалуйста.

Жаркое дыхание опалило бедра, и она вздрогнула, почувствовала, как жесткие, грубые пальцы нежно оглаживают светлую кожу, гладят, царапают, — Создатель, это не могло продолжаться вечно. Но Бык не спешил, дышал ей, смотрел на нее, изводя одними только осторожными поглаживаниями.

Когда он коснулся ее языком, Эвелин вскрикнула и вскинула бедра вверх, извиваясь в горячих руках, не зная, чего хочет больше: остановить эту пытку или растянуть ее на целую вечность.

Бык обнажал ее — большими пальцами скользил внутрь, растягивая, раскрывая, касался острым и ловким, сильным языком нежных складок, обжигая мимолетными касаниями, и накрывал влажными губами клитор, целуя и посасывая осторожно и нежно.

Эвелин казалось, что она умирает. Перед глазами плясали красные пятна, пальцы, стискивающие ковер, занемели и отзывались тянущей болью, а дышать было трудно, практически невозможно, но тело дрожало от удовольствия — она не чувствовала ног, напряженных, как во время боя, и подрагивающих мелко, в такт ее сбивчивому и частому дыханию. В животе клубком свернулся чистый восторг; ей было много и было мало, она стонала, обхватив руками его рога, притягивая его ближе, заставляя быть грубее, быстрее, жестче.

Но Бык медленно и ласково изымал из нее душу, заставляя вздрагивать и кричать каждый раз, когда терпеть становилось невыносимо, когда стоны обжигали легкие, когда кровь в ушах начинала стучать так, что заглушала все остальные звуки.

И когда его язык скользнул внутрь, раздвигая влажные стенки, Эвелин выгнулась, задохнувшись в немом восторге, рассыпаясь на тысячи осколков, дрожа всем телом, не видя перед собой ничего. А он продолжал — лизал широко и мокро, а потом — жалил кончиком языка, погружал в нее пальцы и язык, слизывая соки, дыша ей, выпивая ее.

Она, кажется, сорвала голос — стоны стали хриплыми и почти рычащими, из глаз полились слезы, застилая мир мутной пеленой.

— Хватит, — прошептала она. — Нет, — перебила себя тут же. — Нет, не останавливайся.

Он медленно отстранился, и Эвелин тут же распахнула глаза, проклиная себя, ненавидя себя, пожалуйста, нет, не уходи сейчас, не смей, ты не можешь так бросить меня.

Бык обхватил ее обеими руками, и усадил на свои колени, откидываясь на пол, приподнял ее над собой, позволяя несколько секунд потереться клитором о головку его члена.

Эвелин завела руку за спину, прогнулась в пояснице и, обхватив Быка рукой, насадилась медленно — настолько, чтобы прочувствовать каждый чертов миллиметр его большого и изумительного толстого члена.

Ей было больно, но член скользил в ней, истекающей смазкой, и между их телами было мокро, скользко, а в воздухе витал тяжелый запах секса, горечь и морская соль.

Он врезался в нее с силой, приподнимая за бедра и резко опуская вниз. Эвелин вскрикивала от каждого толчка, в горле пересохло, горло раздирало сухой болью, вместо стонов выходили хрипы, а Бык рычал, вторя ей, рычал и говорил что-то на незнакомом ей языке, что-то, чего она не понимала и что казалось ей совершенно грязным и пошлым.

Он толкнулся снова, быстрее, еще быстрее, — и Эвелин упала вперед, хватая тонкими пальцами его широкие плечи, впиваясь в них ногтями в попытке прорвать толстую серую кожу.

Бык вскинул бедра навстречу ей, и она закричала, заплакала от восторга, чувствуя, как сжимается вся внутри, и как Бык продолжает двигаться, преодолевая сопротивление мышц. Это, казалось, длилось целую вечность, пока он не снял ее со своего члена, укладывая рядом и обхватывая себя широкой ладонью.

Эвелин подобралась, собрала остатки сил и уселась перед ним, открывая рот в ожидании. И когда горячая сперма брызнула в рот и на лицо, она на мгновение ощутила себя самой счастливой женщиной в мире.

Бык, тяжело дыша, лег на пол, и Эвелин, не смея стирать с лица вязкие капли, ощущая на языке соль, устало опустила голову на его живот и прикрыла глаза.

— Неплохо, — произнес Бык, едва отдышавшись. — Можно повторить.

Его большая широкая ладонь зарылась в растрепавшиеся и спутавшиеся светлые волосы, и Эвелин ощутила, как сон завладевает ей, утягивает в Тень измученное тело.

— Как думаешь, — просипела она. — Можно привлечь к этому Дориана?

Бык рассмеялся, пропуская соломенные пряди сквозь пальцы.

— Стоит, по крайней мере, попытаться.

***

3. Немного крови (м!Амелл/фем!Карон)

Примечания

Написано оно было ужасно давно. В 13-м или даже 12-м году. Я просто не знала, куда бы это присунуть, но раз уж сборник такой упоротый получается, то и это может здесь полежать. Менструальная кровь, трэш, угар, безобоснуйная содомия - все как любит Эйрин <3
Вас предупредили

Читать

Леони почувствовала, что кровь, насквозь пропитав белье, начала стекать по бедру. Она терпела до последнего, но теперь чувство дискомфорта мешало ей уснуть, заставляя ерзать и вертеться в попытке уйти от щекочущих прикосновений стекающих по коже крупных капель. Ей нужна была вода.

Лагерь спал. Часовых никто выставлять не подумал, и Карон втайне радовалась, что сможет улизнуть незамеченной. За холмом, под которым они остановились на ночь, протекала неглубокая, извилистая речка, — она надеялась, что сможет добраться до нее и вымыться — хотя бы на несколько часов наконец почувствовать себя чистой и свежей. Может, тогда ей удастся выспаться.

Бесшумно расстегнув спальный мешок, она со стоном оперлась на правую руку; плечо резануло резкой болью, живот противно заныл. Отдышавшись с секунду, она встала на четвереньки и аккуратно, стараясь не тревожить распоротую ногу, поползла вперед, к вытоптанной вчера в свежей траве тропе. Она не хотела даже думать, как жалко теперь выглядит — на коленях, усталая, грязная, вся перемотанная бинтами.

За спиной раздалось шуршание, потом — пара секунд тишины, и голос Амелла:

— Ты куда собралась? — тихо прошипел он и слез с небольшого уступа, на котором обустроился на ночь.

— Отвали от меня, — простонала Леони. — Ты ведь не расстроишься, если я сдохну здесь, так что оставь меня в покое, — выплюнула она, не оборачиваясь к нему.

Она проползла еще несколько метров, и живот скрутило страшной болью. Тихий стон пополам с рычанием вывел Амелла из отрешенно-сонливого состояния, и он спешно выпутался из своего спальника, подходя к ней и касаясь плеча.

Леони отшатнулась от него, как от прокаженного. Резко дернулась в сторону, едва не заваливаясь на бок, и зашипела.

— Кусланд убьет меня, если ты тут сдохнешь, — сказал он. — Куда ты собралась?

— Река. Тут, за холмом… — выдохнула она, хватаясь за живот. Дыхание у нее было неровное и прерывистое, боль пульсировала в такт стуку сердца. Демоны, она ни на что не годна.

— Утопиться решила? — скептически спросил Дайлен.

Он потянул ее за плечи и помог встать на ноги, подставляя руку, чтоб она могла опереться и держаться. В воздухе разлился яркий аромат свежей крови, и он привычно втянул его полной грудью.

— У тебя что, швы открылись? Меньше дергаться надо, дура.

— Нет, — прошипела она, снова отстраняясь от него. Как и сотни раз до: секунда примирения и снова оскорбления, яд, вражда. — Отвали от меня, это не твое дело.

Амелл принюхался. Кровь. Не от ран. У женщины. Он сложил два и два и посмотрел Карон прямо в глаза. Она поняла, что он понял, и раскраснелась от жгучего стыда и злости на саму себя и на него. Возблагодарила Создателя и Андрасте за то, что в ночной темноте ее румянца не было видно.

— Пошли, — сказал он и помог опереться на его плечо.

Амелл был выше на полторы головы, и ей было неудобно, но она вцепилась паучьими пальцами в его руку, приобнявшую ее за талию, и зашагала вперед.

Далеко идти не пришлось — река показалась почти сразу за холмом. Амелл опустил Карон на камень возле воды и наколдовал небольшой светлячок, заменивший им скудный лунный свет, окрасивший траву в бледно-голубой, отразившийся тысячей бликов от рябой поверхности воды. Течение было медленным, и в этом свете было видно, как в траве у берега стоят косяком мальки.

Леони чувствовала себя как никогда счастливой. Вода. Она сидела у воды, чистой, как слеза; где-то вдалеке шумел и бурлил перевал, но здесь было тихо, только шептал ветер в далеких кронах вековых тополей да рыба плескалась в зарослях рогоза.

Амелл присел на корточки рядом с камнем и снял с нее сапоги, вслед за ними потянул чулки из тонкой шерсти. Лейтенант уселась поудобнее, оперлась на левую руку, отставив ее чуть назад, расслабила живот, тут же отдавшийся ноющей болью.

Дайлен без стеснения развязал шнурки ее брюк, приподняв за бедра, потянул их вниз; Карон покорно вытянула ноги вперед, чтобы маг мог осторожно стянуть с нее плотную ткань. Он отбросил штаны в траву и на несколько мгновений замер без движения, глубоко и часто дыша.

Голова у него закружилась от резкого, металлического запаха крови, и Амелл чувствовал, как член твердеет, оттягивая тонкую кожу штанов; в его позе заметно не было, хотя он сомневался, что орлесианке вообще есть до этого дело. Он снова глубоко втянул носом воздух, волна горячей похоти застлала его разум.

Он стянул с Карон мокрое от крови белье и отложил к штанам, осторожно приподнял ее и пересадил на небольшой камень у самой воды. Она устало оперлась спиной о землистый выступ позади и резко выдохнула.

Ситуация казалась ей дикой, но по каким-то ей самой непонятным причинам она не останавливала его, даже не пыталась помешать ее раздеть; вот она, с раскинутыми ногами сидит у воды, а рядом Амелл тихо раздевается, намереваясь залезть в воду и, Создатель, мыть ее. В голове все смешалось; так не должно было быть. Здесь с ней должен быть кто угодно, но только не Амелл. Грегор, Финис, Алексия — кто угодно, но только не он.

И все же она не пыталась его остановить. Смотрела, как он раздевается догола, складывает одежду на берег и заходит в воду. Тело его тут же покрылось мурашками, левая рука его дернулась, словно мышцу на мгновение свело резкой болью.

Он взял ноги Карон и опустил по щиколотки в реку, чтобы вода, не прогревшаяся за целый день, не показалась ей слишком холодной, когда коснется нежной кожи бедер. Он зачерпнул в ладони воды и, словно поливая из кувшина, принялся ее омывать.

В голове шумело, перед глазами плясали разноцветные пятна, и Дайлену казалось, что еще немного — и он отключится; все это казалось ему похожим на какой-то ритуал перед жертвоприношением; запах крови и женщины сводил его с ума, а то, что он видел, отзывалось яростным, почти животным желанием и покалыванием в яйцах.

Карон была настоящей орлесианкой. Дайлен слышал, что в Орлее женщины повсеместно используют воск, чтобы удалять с тела лишние волосы, но видел он это впервые, и оттого был совершенно сбит с толку. Тем не менее, не мог не признать, что то, что он видел, определенно ему нравилось.

Она была абсолютно гладкая. На ногах не было ни единого волоска, только застарелые шрамы украшали светлую кожу, да перевязанная рана на бедре обещала оставить неровный рваный след в напоминание о кривых мечах порождений. В паху она была…

Амелл совершенно перестал отдавать себе отчет в том, что делает. Он вылил на нее еще несколько порций прохладной воды, потом — осторожно коснулся пальцами и провел ими по нежным складкам горячей плоти.

— Убери руки, — прошипела она.

— Заткнись.

Леони закрыла глаза и откинулась на камень, отказываясь понимать, почему позволяет, почему не пытается сопротивляться. Она была уверена, что, попробуй она — и он схватит, сожмет до боли, возьмет силой. Боли ей и так было достаточно, но это было делом чести, и отказывающееся двигаться тело предавало ее, разжигая в животе желание и предвкушение.

Создатель, что с ней не так?

Амелл встал на колени, и как заколдованный смотрел, как налитая кровью розовая плоть отзывается на его прикосновения.

Он провел большими пальцами по половым губам, гладким, безволосым, нежно-розовым, прикоснулся к клитору, заставив Карон напрячь ноги и поджать живот. Провел пальцами вверх-вниз, собирая влагу, а потом осторожно, медленно погрузил их внутрь. Мягкое тепло захватило его, и на секунду Амелл даже перестал дышать. Он раздвинул пальцы внутри, погладил ребристые стенки влагалища и вынул, уставившись на густую кровь, оставшуюся на них.

Карон открыла глаза именно в тот момент, когда Дайлен положил пальцы в рот и, прикрыв глаза, принялся их облизывать. Это доставляло ему какое-то странное, извращенное удовольствие, ему хотелось припасть к ней губами и пить ее, пить до дна, слизывая языком кровь и соки, чувствуя, как кружится больная голова.

Леони вздрогнула; Амелл всегда казался ей сумасшедшим, вызывал в ней презрение и жалось; но теперь она испытывала самый настоящий страх и ничего не могла с собой поделать — тело желало его, отказывалось двигаться, льнуло к нему, бледному и как будто мертвому в синеватом свете светлячка.

Амелл вернул пальцы в ее лоно и потянулся губами, провел кончиком языка по розовым складкам. Леони вздрогнула и застонала, ее высокий стон отозвался эхом где-то в его груди, и Амелл почувствовал, как дернулся член в ответ на этот звук. Это было какое-то сумасшествие. Он и Карон, демоны ее раздери, орлесианская шлюха, и он отлизывает ей, стоя на коленях, и она не сопротивляется, она толкается бедрами ему навстречу, Создатель, что происходит?

Мысли шумели где-то на краю сознания. Он, как одержимый, целовал, кусал и посасывал ее клитор, двигая пальцами внутри, а она дергалась в его руках, отзываясь на каждое прикосновение. Ее ноги дрожали, пальцы, уцепившись за край камня, поджимались в экстазе, и в какой-то момент она поняла, что удовольствие и вожделение сейчас разорвут ее надвое.

— Амелл, — задушенно позвала она. Он отозвался низким, утробным мычанием, пустив волну вибрации по ее телу. Я еще пожалею об этом, подумала она и произнесла вслух: — Трахни меня.

Он некоторое время пытался осознать сказанное, улавливая слова сквозь дымку желания, а потом вылез из воды и потянул Карон за собой. Он уложил ее спиной на траву, взялся руками за тонкие лодыжки и, закинув ее ноги на свои плечи, резким толчком вошел в жаркое нутро.

Карон вскрикнула и закрыла лицо руками, скрывая от Амелла гримасу невыносимого удовольствия; ее ломало, она чувствовала себя так, словно разделилась с телом, потому что не могла самовольно пошевелить ни одной конечностью. Она ерзала спиной по траве и благодарила Создателя за то, что маг не снял с нее куртку, иначе ее спина вмиг превратилась бы в кровавое месиво от острой осоки и колючек кровавого лотоса.

Амелл трахал ее резко и размашисто; шлепки и хлюпанье оглушали ее своей неприкрытой пошлостью, и Карон молилась Создателю, чтобы их не услышали, чтобы все спали крепко и беспробудно до самого утра. Она сходила с ума от кажущейся нереальности происходящего, и когда он, чуть склонившись вперед и заставив ее согнуть ноги, резко толкнулся снова, Леони едва не зашлась в крике, распахнула глаза, прикусила губы едва не до крови, чтобы только молчать, чтобы только не проронить ни звука.

Дайлен остановился, наслаждаясь тем, как сильно и ритмично сокращаются мышцы вокруг его члена, толкнулся снова и кончил, с тихим шипением вытолкнув воздух из легких.

На некоторое время он словно оглох. Он оперся на руки и навис над ней, и когда она открыла глаза, то увидела чудовищное лицо Амелла, перемазанное в крови. Он скалился, как животное, и дико улыбался, и пахло от него, — Карон сделала неосторожный вдох, — кровью и пеплом. Она дернулась и пихнула его в грудь из последних сил. Ноги дрожали.

— Слезь, — прохрипела она. — Я хочу вымыться.

Дайлен молча поднялся на ноги, аккуратно выскользнул из ее тела, и минуту спустя уже с головой скрылся в реке. Карон поднялась, опираясь на левую руку, и поползла к воде. У берега глубина была совсем небольшая, и она смогла, не намочив повязок, смыть с себя кровь и сперму, но теперь чувствовала себя еще более грязной, чем раньше. Она застирала белье и крепко выжала, расстелила на камне, надеясь, что оно хоть немного высохнет, хотя надеяться на это не приходилось — воздух был прохладный, ветра не было. Она думала, как теперь вести себя с Амеллом, но пришла к выводу, что проще всего будет сделать вид, что ничего не было. Он наверняка поступит так же.

Амелл вылез из воды и обсушил тело горячим воздухом, попутно высушив белье Леони и ее саму. Она оделась, неловко поглядывая на мага, который, стоя с идеально прямой спиной, завязывал шнурки кожаных штанов, обтянувших его сухощавую фигуру. Теперь он казался ей неожиданно привлекательным — высокий, жилистый, по-хищному изящный и грациозный. Было в нем что-то такое, что Карон не могла описать словами, но чувствовала естеством. Возможно, в ней говорило животное: на чистых инстинктах ее, самку, тянуло к сильнейшему из самцов.

«Кусланд, — одернула она себя. — Кусланд куда лучше, чем это чудовище».

Кусланд был красив и силен, умен, обходителен и, в целом, обладал целым набором качеств, которые женщины ценили в мужчинах. Но он взывал к ее женской натуре, с ним рядом хотелось быть слабой, нежной, заботливой. Рядом с Амеллом трепетало тело, но душа тряслась в страхе перед неизвестным, диким, сумасшедшим. Рядом с Амеллом быть слабой означало умереть.

— Пора возвращаться, — сказал он.

— Идем, — Леони кивнула в ответ и пошла следом за магом, который теперь не пытался ей помочь, видимо, пережив свой внезапный приступ душевной доброты.

Карон хмыкнула себе под нос. Надо постараться просто забыть обо всем этом. Забыть и никогда не вспоминать.

***

4. В лесу (м!Хоук/Бетани)

Примечания

Кажется, кто-то распробовал вкус гета. Кажется, гет съел чей-то мозг. ЗЫ: этот гет флаффный. Вот.

Читать

День был изумительный: яркое солнце освещало округу, сияя на чистом, безоблачном небе яркой звездой, дул прохладный ветерок, принося с собой спокойствие и благодать. Они сидели на поляне в лесу за несколько километров от чужих любопытных глаз, отдыхали, доедали утренние лепешки и учились колдовать. Рядом стояли две полные корзины грибов, два ведра ягод и связка ароматных веток вишни и дикой смородины, из которых матушка заваривала душистый чай с мятой.

— Вот так, смотри.

Гаррет раскрыл ладонь и зажег яркий крохотный огонек, небольшой, как от тонкой церковной свечи. Бетани раскрыла ладонь и тоже зажгла огонь — больше, яростнее, — и чуть не обожгла себе руку.

— У меня не получится! — простонала она измученно. Они тренировались уже... сколько? Вышли они на рассвете, а сейчас время плавно клонилось к вечеру. Солнце сползало за верхушки деревьев, норовя через несколько часов скрыться за горами и погрузить мир в темноту.

— Получится, — уверенно отрезал Гаррет. — Давай, малышка, еще немного, и ты сможешь.

Он потрепал ее по темной макушке и снова показал огонек. Маленький, но яркий и юркий, он, по велению его руки, медленно разрастался, ширился и вдруг, вспыхнув, погас, оставив после себя только жар и мутную рябь в прохладном воздухе.

Бетани вздохнула. Брат контролировал свою магию идеально, точно выверял каждое движение, каждое заклинание у него выходило точным и безупречным. Ей никогда не достичь таких высот. Быть может, если бы рядом был отец, то…

— Давай, малышка, не раскисай, — улыбнулся Гаррет и раскрыл ее ладонь. Сверху нависла его собственная — между ними осталось не больше пяти сантиметров. Бетани испуганно на него взглянула.

— Я очень обижусь, если ты меня обожжешь.

Бетани пришлось собрать в кулак всю силу воли и концентрацию, которая у нее имелась, чтобы огонек вышел крохотным и стабильным и не обжег чужую руку. Но все-таки вышло. Пусть и ценой неимоверных усилий. Магия и не должна даваться легко и играючи, ведь так?

— Дурак, — облегченно вздохнула она, когда поняла, что не причинила брату никакого вреда.

— Но ведь помогло же! — рассмеялся в ответ Гаррет.

Радостная улыбка затерялась в его бороде, и Бетани вдруг ужасно захотелось почувствовать ее на своих губах.

Гаррет откинулся на прохладную траву и с удовольствием потянулся. Из-под просторной льняной рубахи показался рельефный живот и темная дорожка волос, спускавшаяся от пупка под пояс широких штанов.

Бетани вмиг поняла, чего добивается брат. Что ж. В эту игру можно было играть вдвоем.

Она скинула длинную темную накидку из плотного холста и уложила ее на траву, улеглась на нее животом вниз. И тоже потянулась. Вытянув руки вперед, прогнувшись в спине и выставив задницу вверх. И замерла так на несколько мгновений, чувствуя, как взгляд брата ползет по ее телу и останавливается на приоткрывшихся лодыжках.

— Маленькая развратница, — восхищенно выдохнул Гаррет в сотый или, может, уже и в тысячный раз.

— Тебе нравится, — Бетани сверкнула глазами из-под густых темных ресниц и зазывно улыбнулась. — Ну, чего ждешь? Скоро возвращаться, — поторопила она.

Гаррет лениво поднялся и подполз ближе к ней, погладив волосы и щеку грубыми мозолистыми пальцами.

— Перевернись, — попросил он. Бетани подчинилась.

Он склонился к ней и поцеловал в губы, мягко, ненастойчиво, спрашивая разрешения. И когда Бетани открыла рот, чтобы столкнуться с его ловким языком в безнадежной схватке, она почувствовала на губах сладко-кислый вкус спелой вишни и черной смородины.

Теплая рука скользнула по ее груди, спешно расстегивая застежки на рабочей блузке. Полы распались, и он отстранился, чтобы посмотреть на ее идеальную аккуратную грудь с маленькими розовыми сосками. Он сжал один в пальцах, второй накрыл ртом, захватывая горошинку в плен острых зубов и щекоча ее языком.

Бетани шумно вздохнула и вздрогнула, зарываясь пальцами в его растрепанные волосы, мимолетом вытягивая из них запутавшиеся веточки и травинки. Гаррет подобрался еще ближе, прижался к ее боку и потерся членом о круглое бедро.

— Поторопись, Гаррет, — попросила она. Ей нестерпимо хотелось ощутить его в себе, большого и твердого, и сходить с ума от жара, но…

— Ни за что, — хмыкнул он.

Гаррет чуть отстранился, вытягивая края блузки из-под пояса длиной юбки и открывая живот.

Он коснулся светлой кожи нежным поцелуем, затем еще одним, и еще, и еще. Бетани вздрагивала от щекочущих касаний его бороды и жарких прикосновений сухих губ. Она заерзала, чуть приподнялась вверх и, пробравшись руками за спину, распустила шнурок на поясе. А потом потянула юбку вниз.

Гаррет перехватил ее руки, не давая спустить ее до конца: ткань замерла, едва приоткрыв первые завитки волос в паху.

— Ну же, — захныкала Бетани.

Ее грудь отчаянно хотела прикосновений, и она накрыла ее своими ладонями, сжимая, сминая, но не чувствуя того удовольствия, которое приходило с прикосновениями Гаррета.

Он поцеловал ее в пупок и повел губами ниже, прикусывая кожу на плоском животе и втягивая носом аромат ее кожи и ее неповторимый женский запах.

Бетани выгнулась, подставляясь под жесткие, но такие нежные губы, и почувствовала, как ткань юбки наконец поползла вниз. Она торопливо отпихнула ее в сторону и раздвинула ноги перед Гарретом, который тут же жарко выдохнул ей в бедро. Она вскинулась вверх, но Гаррет отстранился, сев в ее ногах, поджав под себя пятки и поглаживая руками бледные коленки.

— Иди ко мне, — позвал он.

Бетани поднялась, скидывая на землю блузку, и подобралась ближе. Гаррет развернул ее спиной к себе и усадил сверху. Бетани ахнула, почувствовав прямо под собой его крупный, твердый член и поерзала, заставляя и Гаррета ахнуть тоже. Он коснулся поцелуем ее шеи, прикусил загривок, жарко выдохнул и сжал в руках упругие груди. Бетани вздрогнула и застонала, всем весом наседая на член брата, чтобы ему было больно, что бы он — демоны, какие же у него руки — поскорее разделся и заполнил ее жаждущее тело.

Гаррет отозвался рыком и крепче сжал грудь в руках, а потом скользнул горячими ладонями вниз по ее животу, еще ниже, накрыл одной промежность, чувствуя, как по пальцам тут же потекла влага. Он хмыкнул ей в шею и улыбнулся, а потом приподнял ее в воздух другой рукой.

— Развязывай, — разрешил он, и Бетани кинулась распутывать завязки на штанах, путаясь в собственных дрожащих от предвкушения пальцах. Когда она все-таки справилась и вытащила из штанов член с яйцами, Гаррет облегченно вздохнул и снова поцеловал ее в шею.

Бетани накрыла ладонями грудь, играя с сосками, а Гаррет наконец пристроился к ней, потершись горячей головкой о нежные, влажные складки. Головка проскользнула внутрь, и он замер на секунду, чтобы в следующее мгновение резко опустить ее бедра вниз, крепко прижать к себе.

Бетани вздрогнула, зажмурилась и замерла в немом восторге.

— Гаррет, — простонала она. Его имя прокатилось карамельной сладостью по языку и выжигающим огнем по нервам, и она застонала снова, приподнимаясь и опускаясь, умоляя начать двигаться.

Он на пробу толкнулся, и Бетани вскрикнула, поймала его ладони, крепко сжала пальцы.

— Дыханье Создателя, Гаррет!

— Тщщ, — выдохнул он ей в ухо и начал двигаться размашисто и быстро.

Шлепки от соприкосновения их тел раздавались, наверное, на всю округу; хорошо, что до ближайшего поселения, Лотеринга, было не меньше трех часов быстрого шага. Никто не мог их услышать.

Бетани подавалась ему навстречу, поймав ритм, и после каждого вдоха выдыхала судорожный стон, вскрик, имя Создателя.

Одной рукой она вцепилась в его волосы, вторую опустила вниз, сжимая между указательным и средним пальцами клитор и нетерпеливо потирая его. Горячие руки Гаррета лежали на ее бедрах, влажных от пота, волосы на его груди щекотали ей спину под лопатками.

— Хочу… быстрее, Гаррет… Пожалуйста, — выдохнула она.

Он ускорился, почувствовал боль в мышцах от неудобной позы, но не смог остановиться до тех пор, пока Бетани не забилась в приступе удовольствия, сжимаясь на его члене. Когда она обмякла, он уложил ее на расстеленную накидку и обхватил себя рукой, доводя себя до желанного оргазма. Он спустил в траву и тут же принялся зашнуровывать штаны, с каким-то затаенным удовольствием глядя на влажные пятна вокруг шнуровки.

— Ты как? — спросил он, помогая Бетани сесть и по одной вдевая ее руки в рукава помятой и испачканной травяным соком блузки.

— В порядке, — улыбнулась она. — Тебе понравился мой сюрприз?

— Очень, — кивнул он, через голову надевая на нее юбку и затягивая шнурок на поясе. — Но белье лучше все-таки носить, малышка.

Гаррет притянул ее к себе, приобнял и поцеловал в лоб.

Бетани уткнулась носом в его шею, вдыхая терпкий запах пота, и улыбнулась.

— Вставай, — велел Гаррет, уже вскидывая на плечи ворох веток и беря в руки ведра с ягодами. Легкие корзины с грибами достались Бетани. — Надо вернуться засветло.

Бетани застегнула накидку на груди, подхватила корзины и пошла вслед за братом, ничего впереди не разбирая за его широкой спиной.

@темы: dragon age, Bethany, fandom: Dragon Age, m!Hawke, raiting: NC-17, Daylen, Iron Bull, m!Trevelyan, pairing: Dorian/m!Trevelyan, fem!Trevelyan, pairing: Iron Bull/fem!Trevelyan, pairing: m!Amell/fem!Karon, pairing: m!Hawke/Bethany, Dorian, pwp

---

Сборник драбблов м!Тревельян/Дориан - 2

Тут драбблы про одного наивного инквизитора-сладкоежку, которому временами становится очень больно, и про Дориана, который крепко любит.

"Финики", PG. Немного о привычках, привалах и сладких губах.

Читать

Они уже неделю бродили по Внутренним землям. Если бы кто-нибудь спросил Дориана, он бы сказал, что им давно пора отсюда убраться подобру-поздорову, пока драконица, которую они видели пару дней назад (и обошли стороной к вящей радости Дориана), не прилетела поджарить им задницы. К сожалению, его мнение никого не волновало, а Инквизитор отказывался уходить, пока не убедится, что все разрывы закрыты. Пф.

Бык и Сэра у него за спиной обсуждали эльфиек: Сэра в своей обычной манере фыркала что-то про эльфячность, Бык нахваливал девок их таверны. Иногда Дориану казалось, что если б Бык был женщиной, или Сэра была не так придирчива к мужчинам, они бы радостно трахались на крыше скайхолдской таверны непременно так, чтобы перебудить всю крепость.

— Привал, — скомандовал Тревельян.

Они обустроились на полянке под тенью раскидистого дерева. Солнце палило нещадно, и Дориан с удовольствием откинулся на ствол дерева и промокнул платком шею. Сэра и Бык пропали из вида, Дориан подозревал, что они уже плещутся в речке неподалеку. Их отсутствие образовало вокруг него такую блаженную тишину, что он довольно скоро задремал, упершись затылком в жесткую вековую кору.

Из сна его выдернул Максвелл, который, сняв походный рюкзак, с грохотом скинул перевязь с кинжалами и уселся рядом с Дорианом, касаясь его плечом и чем-то шурша.

Дориану было слишком лениво открывать глаза, поэтому он на слух попытался угадать, что делает Инквизитор, но потерпел совершеннейшее фиаско: Тревельян продолжал шуршать, судя по звуку, упаковочной бумагой и раздражать его нежный слух. Наконец шуршание стихло, и Дориан услышал... что это, причмокивания?

Павус открыл глаза, не в состоянии больше сдерживать любопытство, и посмотрел на Максвелла. Он с явным удовольствием на лице взял что-то в свертке бумаги, поднес ко рту и положил в рот. Что-то маленькое, коричневое. Наслаждение его было так сильно, что глаза у него едва не закатывались.

— Ты опять ешь конфеты, аматус? — спросил Дориан.

Максвелл замялся прежде чем ответить.

— Нет.

Тревельян поглощал сладкое в огромных количествах. Дориан понимал, что с таким образом жизни питание должно быть комплексным и калорийным, но любовь Инквизитора к шоколаду и леденцам иногда переходила все возможные границы адекватности.

— Врешь, — подозрительно сощурившись, сказал Дориан. — Что у тебя там?

Павус потянулся к свертку, и Максвелл отшатнулся назад, пряча его за своей спиной.

— Это не конфеты, — сказал он, а потом повернулся вбок и что-то выплюнул.

— Покажи, — настаивал Дориан, медленно надвигаясь на мнущегося Инквизитора.

— Ты не отстанешь, да? — вздохнул он и, когда Дориан покачал головой, сунул сверток ему под нос. Сверток ничем не пах: ни шоколадом, ни леденцами.

Дориан взял его в руку и заглянул внутрь.

— Это... финики? — недоверчиво глядя на сухофрукты, спросил Дориан. — Где ты их достал?

— Попросил у Жозефины... Доставили из Антивы. Вместо конфет, — смущенно ответил Тревельян и осторожно взял из свертка еще один финик.

— И зачем ты их прячешь? — приподняв брови в удивлении, спросил Дориан.

— Ты не... — начал он, потом нахмурился, замолчал и начал снова. — В Вольной Марке финики считаются пищей рабов. Ну, знаешь, когда-то киркволльских рабов кормили ими, они питательные и дешевые. Поэтому мне всегда приходилось скрывать, что я их ем. Матушка ругалась, когда я упоминал о них на людях.

Дориан смотрел Тревельяна недоуменно.

— Но мы ведь не в Вольной Марке, верно? — со смешком сказал он.

Рука Максвелла осторожно потянулась за еще одним фиником, и Дориан, опомнившись, вернул ему сверток.

— Я подумал, ты будешь смеяться, — нахмурился Тревельян.

— Ага, поэтому решил есть их рядом со мной.

— Ты спал!

— А если бы я вдруг проснулся?

— Вообще-то, именно так ты и сделал.

Дориан рассмеялся. Лицо у Максвелла было до того обиженное, что хотелось прижать его к груди и никогда не отпускать.

— Иди ко мне, — позвал он.

Дориан откинулся обратно на ствол дерева и, когда Максвелл присел рядом, обнял его, прижимая к своей груди.

Судя по всему, Дориан задремал снова, потому что, когда он очнулся от шевеления под боком, Тревельян сминал в комок пустой бумажный сверток. Дориан лениво зарылся в его волосы, пропуская темные пряди сквозь пальцы и чувствуя, как расплывается на нем Максвелл, разомлев от нехитрой ласки.

— Быка и Сэры давно нет, — произнес Инквизитор, разрушая романтику. Не чтобы Дориану было дело до романтики, но Тревельян был очень приятной тяжестью, которую ни за что не хотелось сбрасывать с груди. Хотелось прижать его еще ближе и подремать еще часок... пока драконица не найдет их по запаху и куче следов, что они здесь оставили, и не прилетит, чтобы живьем их поджарить.

— Я думаю, с ними все в порядке, — сказал Дориан.

— Надо проверить.

Максвелл повернулся и уже собирался встать, когда сильные руки дернули его на себя, и спустя секунду Тревельян обнаружил себя в миллиметре от губ Дориана.

— Привал, — напомнил Павус.

Губы у Тревельяна на вкус были такие же приторно-сладкие, как финики.

***

"Безе и Дориан", R. Немного о сладостях, слабостях и питательных завтраках.

Читать

Больше, чем финики, Инквизитор любил только одно: безе. Сладкое, хрупкое, тающее во рту безе с орешками и шоколадной глазурью.

Поэтому, обнаружив себя утром в море мелких сладких крошек, Дориан совершенно не удивился.

- Ты опять завтракаешь сладостями? - спросил он в подушку.

Мягкий тихий хруст сказал достаточно, однако Максвелл посчитал нужным лично держать ответ и извиниться.

- Не могу удержаться, - виновато пробормотал он. - Я попрошу служанок сменить постель.

- Знаешь, все намного проще, - Дориан со вздохом выпутался из одеяла и посмотрел на Максвелла. Он замер, держа двумя пальцами безе, чуть не донесенное до рта. - Достаточно просто есть за столом, а не в постели.

Лицо у Тревельяна стало такое наивно-обиженное, словно он был ребенком, у которого отняли последнюю конфетку, и Дориан фыркнул в кулак, удерживаясь от смеха.

- Ладно, нормальный-то завтрак сегодня будет?

- Почистить тебе винограда? - съязвил немного обиженно Максвелл.

Что ж, - подумал Дориан. - У каждого свои слабости.

- Завтрак, аматус. Нормальный человеческий завтрак.

Максвелл смутился. Положил надкушенную безешку обратно в вазочку, прихлебнул чаю из кружки и отставил поднос на тумбочку у кровати.

- Я схожу. Что ты хочешь?

- Тебя.

- Меня? - Тревельян забавно вздернул брови, и Дориан расплылся в похабной улыбочке. - Я думал, ты хотел нормальный человеческий завтрак.

- Все верно, - кивнул Павус. - Но сначала я хочу тебя.

Дориан похлопал по матрасу рядом с собой, приглашая, и Максвелл, немного помявшись, улегся в постель.

- У тебя... крошки над губой, - прошептал Дориан.

Тревельян уже было хотел смахнуть их рукой, когда пальцы Дориана перехватили его запястье, прижимая к простыне, а сам маг навис над ним, загородив утреннее солнце. А потом он провел языком над его верхней губой, и Максвелл вздрогнул от неожиданной, но очень приятной ласки.

Губы у него были сахарные. Порой Дориану казалось, что Максвелл съел столько сладкого, что теперь и сам на вкус - как десерт, подаваемый в конце вечера как произведение искусства, как вершина мастерства придворного кондитера.

Было сладко - до того сладко, что Дориану захотелось запить поцелуй целым стаканом холодной воды.

Он коснулся губами шеи, провел по ней языком и ощутил соль - и возблагодарил всех Богов, каких смог вспомнить.

- Дориан, - Максвелл пихнул его ладонью в грудь, отстраняя. - Давай не сейчас. Мне еще идти на совещание.

- Сходишь, - ответил маг, перехватив вторую руку и прижав ее к матрасу.

А потом он поцеловал подтянутый живот и повел кончиком носа вниз.

- Перестань, - простонал он. - Я опять буду смущать Каллена своей нелепой походкой.

- Не будешь, - возразил Дориан и вобрал еще мягкий член в рот, чтобы через несколько минут услышать сбивчивые вздохи и ощутить на языке соль и горечь и - немного - чертову сладость.

Он тяжело сглотнул и облизнулся, подняв взгляд на Максвелла. Щеки у него горели, а губы так раскраснелись, что Дориан не удержался, подтянулся вверх и впился в них жестким поцелуем.

Контраст соленого и сладкого на секунду оглушил его, завораживая своей невозможной правильностью.

- Отличный аперитив перед завтраком, правда? - хмыкнул Максвелл, поднимая веки и падая в прохладную серость чужих глаз.

- Я, можно сказать, уже позавтракал.

- О, замолчи, - рассмеялся Тревельян, зарываясь рукой в растрепанные темные волосы и утыкая мага носом в шею.

Он закрыл глаза и уснул под ленивыми поцелуями Павуса, проспав и совещание, и приезд гостей из Орлея, и даже примерку наряда к балу в Халамширале.

Пожалуй, больше всего на свете, - больше, чем финики, карамель, безе и орешки, - Максвелл любил только Дориана.

Своего прекрасного Дориана.

***

"Нежность", PG. Немного о боли, приступах и любви.

Читать

Дориан недовольно фыркнул и что-то тихо пробормотал себе под нос.

Максвелл приоткрыл один глаз и повернул голову на звук.

- Что ты там опять вычитал?

- Абсурд, - припечатал Дориан. - Эти схемы... Если кто-нибудь сложит на людях это заклинание, то точно выставит себя дураком.

Максвелл вздохнул. В магии он понимал не больше, чем Дориан разбирался в видах масла для полировки оружия, поэтому решил не задавать вопросов, ответов на которые он или не получит, или получит, но все равно не поймет. Он закрыл глаза и отвернул голову вбок, чтобы свет от ночника не бился красными пятнами сквозь веки.

Дориан перелистнул страницу и вернулся к прерванному массажу. Он мягко перебирал пальцами мышцы на ладони Максвелла, оглаживал подушечки, загрубевшие от кинжалов, надавливал на многолетние мозоли, пытаясь продавить их, но понимая, что Максвелл, скорее всего, даже не чувствует прикосновения - только давление и чужое присутствие.

Тревельян силился уснуть, но рука до самого локтя ныла нещадно, и даже теплые, ласковые пальцы Дориана не могли ослабить боль и, сколько бы он ни пытался, не могли вернуть чувствительность мизинцу и безымянному.

Фактическое отсутствие двух пальцев на руке практически не мешало жить. Да, стало чуть труднее держать кинжалы, пришлось учиться держать ложку и застегивать бесконечные крючки камзола правой рукой, но эти неудобства можно было и перетерпеть. Но теперь ему приходилось еще и просить Дориана разминать мышцы, чтобы онемение не распространилось дальше, лишая его ведущей руки и боеспособности в целом.

Впрочем, просить приходилось редко. Чаще всего Дориан сам брал его руку и начинал мягко и тепло поглаживать, снимая напряжение - свое и чужое, потому что этот легкий массаж невероятно успокаивал и его самого.

Иногда, как сейчас, он мог часами не отпускать его руку: читал, задумчиво покусывая губы и то и дело возмущенно вздыхая, и тискал в пальцах чужую ладонь.

К тянущей боли в кисти и локте привыкнуть, казалось, было совершенно невозможно, как невозможно было от нее отвлечься, но эта боль выматывала, принося с собой спасительную усталость и опустошенность, поэтому некоторое время спустя Максвелл уже дремал, краем сознания слыша тихий шелест страниц и чужое дыхание.

И эта предательская, резкая, невыносимая боль выдернула его из Тени, опуская головой в ведро с ледяной водой.

Он вскрикнул, подскочил, подняв в воздух одеяло и сбив на пол подушку, и выдернул из рук Дориана ладонь.

Когда маг сообразил, в чем дело, Максвелл уже сидел на полу, опустив руку между колен и сжав предплечье так, что побледнели пальцы. Он и сам весь побледнел, и покрывшийся капельками холодного пота лоб мертвенно блестел в зеленом свете Якоря.

Дориан запаниковал. Как и десятки раз до этого, он отбросил книгу в сторону и сполз на пол к Тревельяну, неуверенно приобнимая его за плечи и прижимая щекой к своей груди.

Максвелл крупно дрожал и беспомощно стонал, дыша мелко и часто, то и дело срываясь на вскрики.

Дориан покрепче прижал его к себе, одной рукой поглаживая плечо, другой стирая пот со лба и откидывая с глаз намокшие волосы. И еще он шептал, касаясь губами виска, какую-то чушь - глупую, наивную, какую-то до жути романтичную, кажется, даже сказал, что любит и что все будет хорошо. Он сам в это верил слабо, но и Тревельян сейчас, когда глаза застилала пелена кошмарной боли, вряд ли разбирал слова.

Когда приступ закончился, лицо у Максвелла было мокрое от слез, а сам он до того обессилел, что всем весом навалился на Дориана, утыкаясь губами в его смуглую грудь. Между ними было мокро от пота, но именно сейчас магу было все равно. Облегчение завладело им, и в груди разлилась нежность и любовь. Сжать в объятиях, покрыть поцелуями измученное лицо и сторожить сон - как мабари, верно и самоотверженно.

С трудом перетащив Максвелла на постель, Дориан укрыл его теплым пуховым одеялом, не удержавшись, зачесал его волосы назад. И когда он поднял книгу, чтоб не запнуться утром, задул свечи в ночнике и забрался в кровать, мир вдруг сжался до размеров небольшой комнаты, до них двоих, тишины ночи и легкого, все еще поверхностного дыхания Максвелла.

Дориан придвинулся ближе и взял его левую руку в свою.

- Все еще болит? - спросил он, поднес кисть к губам и поцеловал каждую косточку.

- Уже не так сильно.

Тревельян повернулся на бок и заглянул в глаза Дориана. В слабом лунном свете они блестели серебром и чем-то еще, теплым, солнечным.

- Иди ко мне, - позвал маг, и Максвелл подобрался к нему вплотную, обнимая и укладывая голову на грудь.

Долгие мгновения прошли в тишине. Дориан расслабленно гладил влажную кожу, Максвелл - ловил прикосновения и вдыхал чужой - родной - запах солнца и древесины. Ему хотелось, чтобы мгновение остановилось, замерло, чтобы не было больше никаких битв, политических интриг, официальных приемов. Чтобы никакого Корифея и никакого Якоря - только они вдвоем в одной постели, усталые и влюбленные, и пусть весь остальной мир катится к демонам.

Максвелл поерзал, устраиваясь удобнее, и пробормотал в грудь сонного мага несколько слов прежде, чем упасть в объятия Тени.

- И я люблю тебя, Дориан.

Павус лениво наклонился, чтобы поцеловать Максвелла в макушку, и уснул, крепко обняв его обеими руками.

@темы: dragon age, DAI, fandom: Dragon Age, raiting: R, Dragon Age: Inquisition, raiting: PG, m!Trevelyan, pairing: Dorian/m!Trevelyan, Дориан головного мозга, Dorian, romance

---

Сборник драбблов м!Тревельян/Дориан

"Еще одна ночь", G. Тревельян на момент взрыва в Конклаве - состоявшийся храмовник. Теперь, когда Ордена больше нет, ему приходится иметь дело с последствиями.

Читать

Дориан лежит полубоком, согнув одну ногу в колене и обняв руками подушку. Дышит ровно и глубоко, не двигается, и со стороны можно подумать, что он спит.

Он смотрит прямо перед собой – на витиеватый узор серебристой вышивки на темно-синем шелке, – поэтому не видит, но прекрасно слышит и может себе представить, что происходит за спиной.

Просыпается он одновременно с Тревельяном. Тот вздрагивает, выныривая из беспокойного сна, Дориан – от чужого резкого движения. Максвелл некоторое время лежит и подрагивает, пытаясь привести в порядок дыхание, и Дориан чувствует в воздухе горьковатый запах его пота.

Потом он встает, шуршит мягкой тканью и обтирается хлопковым полотенцем. Слышится вздох – а потом тихий, едва различимый в ночной тишине стон.
Максвелл садится на пол, прислоняясь спиной к краю кровати и закидывая на матрац голову, терпеливо ожидая следующего приступа.

Когда он наконец приходит, Тревельян выгибается на мягком ковре и бьется об пол локтями и головой, скребет ногтями по зудящей коже и на грани слышимости шепчет молитвы Создателю.

Дориану мучительно хочется помочь или уйти, чтобы не видеть (не слышать, не чувствовать) его боли. Но он не может оставить его одного, и знает, что Тревельян не хочет, чтобы кто-нибудь видел, как он страдает. Он думает, что Дориан спит крепко, потому что утром его не добудишься; но он не знает, что Дориан спит до полудня только потому, что к шести утра устает от мучений Максвелла так же, как и он сам.

Тревельян затихает. Лежит на полу, хватая воздух дрожащими губами, сотрясаясь от боли во всем теле. Мышцы сводит судорогой, и он бьется, бессильный что-либо сделать. Единственное лекарство – лириум, но он вернее убьет его, чем поможет жить.
Тревельян впивается зубами в костяшки пальцев и скользит пятками по ковру, пытаясь отползти, сбежать, спрятаться от самого себя.

Дориан прикрывает глаза, чувствуя, что не может больше выносить этих веточек и лепестков перед глазами.

За окном занимается рассвет, и в комнате начинает светлеть. Максвелл тяжело дышит, с трудом поднимается на ноги и выходит на балкон – подышать свежим воздухом, проветрить мысли.

В постель он возвращается холодный и весь в мурашках. Дориан выжидает пару минут, а потом лениво, словно бы во сне переворачивается и подбирается ближе, закидывает руку на широкую грудь, вклинивает свою ногу между чужих и утыкается носом в подрагивающее плечо.

Максвелл накрывает его руку своей ладонью, сонно гладит кожу кончиками пальцев и засыпает.

Все хорошо, – думает Дориан, касаясь губами бледного плеча. Усталая сонливость накрывает его с головой. – Все хорошо, аматус. Мы пережили еще одну ночь.

***

"Идиот", NC-17. У них никак не получается стать ближе.

Читать

Судьба играет с ним злую шутку.

Дориан помнит, как все было в Тевинтере. Секс без обязательств на одну ночь, на неделю, может, даже на месяц — и все, ничего больше, только пьяные обжимания за закрытыми дверьми, торопливые отсосы в темных углах. Дориан помнит и не скучает.

С Максвеллом по-другому. Он не боится, что их застанут, не боится испортить репутацию, ему все равно: он плюет в лицо матери Жизель, и та, в отчаянии и бессилии молится в часовне давно покинувшей мир Андрасте и Создателю, которому до этого мира нет никакого дела.

С Максвеллом у них все, кажется, серьезно. Максвелл не гонит, разрешая остаться на ночь, целует с нежностью и смотрит с такой любовью во взгляде, что у Дориана щемит в груди. Он, кажется, и сам любит, кажется, сходит с ума, тонет в карих глазах и глуповато улыбается, чувствуя, как пальцы на руках немеют от прикосновений к горячей коже.

Но что-то… мешает. Они не могут, и Дориан вспоминает Тевинтер: торопливые отсосы и пьяные обжимания, обоюдная дрочка и ласки, полные нежности, но этого мало, чертовски мало, Дориан хочет больше.

У него сводит живот от желания, и губ на члене, ласкающих рук слишком мало, чтобы почувствовать близость. Чтобы почувствовать, что тебе доверяют. Чтобы почувствовать, что нет, это не просто развлечение, это не просто прихоть, это не просто… Дориан не знает, что. Дориан хочет чувствовать всем телом, Дориан хочет окунаться в него всего, упиваясь возможностью быть настолько близко.

И они не могут, потому что Дориан никогда не подставлялся и не собирается, а Максвелл вообще не позволяет до себя дотрагиваться. Мимолетное движение, — провести пальцем вскользь, когда сжимаешь в руке мошонку, — и предупреждающее «Дориан» в ответ. Дориан хочет, но он не идиот, и он не собирается брать силой, разрушая возникшее между ними… что-то.

Дориан думает, что, наверное, это — плата за любовь. И он кусает костяшки сжатой в кулак руки, изнемогая от желания, но не имея возможности сделать хоть что-нибудь.

Максвелла, кажется, устраивает все и так. Во всяком случае, он молчит и не пытается покрыть Дориана, как течную суку, как пытались те, с кем он спал в Тевинтере. Максвелл, кажется, знает о нем что-то, чего Дориан не знает сам о себе, и от этого мурашки бегут по спине, и волосы встают дыбом на затылке.

Максвеллу все равно, но Дориан — не железный, и однажды, задавив в себе гордость, он просит: «Давай попробуем вместе», и Тревельян соглашается, с неохотой, но это уже хоть что-то.

Они ложатся валетом. Дориан снизу, и ему трудно дышать, потому что Тревельян не стесняется проталкивать член глубже в глотку, зная, что Дориан может принять его целиком. Павус нетерпеливо вскидывает бедра вверх, скользя по шершавому языку, и раздвигает ноги, позволяя себя коснуться.

Максвелл не торопится, оглаживает сжатое кольцо мышц скользкими пальцами, и Дориану огромных усилий стоит просто лежать, не дергаясь. Он с удовольствием проталкивает большой палец в Тревельяна, а он в ответ толкается бедрами так сильно, что в уголках глаз у Дориана скапливаются слезы.

Максвелл не торопится. Он чувствует, как елозит в нем палец Дориана и не может сказать, что ему неприятно: он искусен и знает, как доставить удовольствие, знает, как заставить попросить. Но Дориан торопится, а Максвелл — нет.

Он гладит сначала скользкими пальцами, затем касается языком и чувствует, как вздрагивает Дориан. Павус хочет что-то сказать: подныривает, пытаясь освободить рот, но Максвелл не хочет слушать, он дотягивается ступнями до его головы и сжимает, не давая двигаться, погружаясь в его горло. Дориан в отместку проталкивает в него второй палец, и это — немного неприятно, ощущение натянутости странное и совсем чужое.

Он скользит языком, обхватывая ладонью член, и проникает кончиком языка внутрь, раздразнивая, зная, что Дориану не больно, скорее — немного стыдно. Дориан сжимается вокруг его языка, нарочно выталкивая наружу, и Максвелл, с трудом задавив смех, начинает, наконец, играть по правилам.

Он обхватывает губами головку члена и медленно скользит губами вниз, к основанию, замирает и осторожно, так медленно, что у самого кружится голова, проталкивает один палец, ломая сопротивление. Дориан шумно выдыхает носом, — Максвелл кожей чувствует этот выдох, — и проталкивает пальцы глубже, мстительно разводя их в стороны, натягивая кожу так, что Тревельян морщится.

Дориан спешит, и эта спешка не даст ему ничего, потому что Максвелл сверху, Максвелл сильнее, и он держит его голову ногами, а плечи — коленями, не давая двигаться. Тревельян медленно двигает пальцем и добавляет еще один — дразнит, запугивает, и Павус опасно затихает, замирает, переставая двигать бедрами и шевелить пальцами в его заднице. Максвелл ждет его хода, но не дожидается: Дориан, похоже, просто прислушивается к ощущениям.

Максвелл разводит пальцы в стороны, растягивая, готовя для себя, добавляет третий, и Дориан дергается. Тревельян успокаивающе гладит его бедро свободной рукой, ртом ласкает член и осторожно, понимая, что немного переборщил, шевелит пальцами, массирует мышцу, заставляя расслабиться. Максвеллу кажется, что животом он чувствует, как яростно колотится у Павуса сердце, когда он, наконец, отмирает.

Что-то меняется. Дориан осторожно вынимает из него пальцы, кладет руки на бока, языком оглаживает член. Максвелл понимает: сдается. Максвелл улыбается.

Он приподнимается на коленях, выскальзывая изо рта Дориана, и перемещается так, чтобы лежать между его ног. Дориан молчит. Максвелл глубже проталкивает пальцы, Дориан сжимает зубы, явно пытаясь сдержаться. Тревельян с удовольствием смотрит, как поджимаются пальцы у него на ногах, как одна рука сжимает в кулаке покрывало, а другая — зарывается в волосы и сжимает так крепко, что кажется, отпустит — и волосы останутся у него в ладонях.

Максвелл разводит пальцы в стороны, выпускает изо рта член и касается языком покрасневших и припухших краев входа. Дориан вздрагивает и тянет его за волосы наверх, Максвелл чувствует, как резким движением он вырывает несколько волосков. Тревельян забирается языком между пальцами и гладкими стенками, проходится по кругу, и Дориан стонет задушенно, принимая окончательное поражение.

— Хватит, — просит он. — Пожалуйста.

Максвелл отстраняется, осторожно вытаскивает пальцы, приподнимается, встает на колени.

Дориан лежит растрепанный, раскрасневшийся, с блестящими глазами, и Максвелл просто не может не наклониться вниз и не припасть поцелуем к гладко выбритому подбородку. Павус обхватывает его лицо руками и тянет к себе, хочет поцеловать, но Тревельян выпутывается и тянется к баночке с маслом.

Дориан пристально следит за его руками, пока он выливает масло себе на ладонь и размазывает его по члену, несколько раз, не удержавшись, проходясь вверх-вниз.

Он чуть приподнимает бедра Дориана, укладывая его на свои колени и, опершись одной рукой о постель, второй направляя себя, медленно начинает входить.

— Не зажимайся, — просит он, и Дориан старается расслабиться, но он все еще непозволительно узкий, и от этого у Тревельяна кружится голова и выступает пот на висках.

Он входит до конца, замирает ненадолго, Дориан едва заметно кивает, и он начинает двигаться, медленно, но глубоко. Павус кладет руки на его плечи и обнимает за шею, чувствуя, как в груди зарождается измученный стон, но проглатывает его, молчит, потому что не хочет нарушать тишину, потому что Максвелл только этого и ждет, и он из вредности собирается терпеть до последнего.

Максвелл начинает двигаться быстрее; он подхватывает Дориана под бедра и накрывает всем телом, целуя плечи и шею, касаясь мочки уха, прикусывая ее зубами.

— Давай, — шепчет он Дориану на ухо. — Ты же хочешь. Давай.

Максвелл обнимает его обеими руками, прижимает к себе и вдруг резко откидывается назад, садится, и Павус под тяжестью собственного веса опускается на его член до конца.

Дориан не выдерживает и стонет. Ему больно, но член стоит, истекая смазкой, и Максвелл нарочно его не касается. Он сам проталкивает руку между их тел и обхватывает его рукой, зажимая в кулаке головку, растирая по члену смазку.

— Дориан, — шепчет Максвелл. Дориан переводит на него осоловелый взгляд.

— Что?

— Я люблю тебя, Дориан, — шепчет Максвелл и целует его ключицы, прикусывая кожу зубами.

Дориан не отвечает. Дориан пытается собрать себя по частям, почувствовать себя чем-то целым и желательно живым, но вместо этого только распадается на тысячи осколков, каждый из которых кричит в его голове на свой лад.

Максвелл двигается быстрее, Дориан ловит его ритм, сжимает себя в руке и кончает, толчками изливаясь на живот Тревельяна. Он останавливается, выскальзывает, чтобы не причинять боли, ссаживая Дориана на колени, и доводит себя рукой до исступления, впивается в смуглое плечо и вздрагивает, молча выплескиваясь в ладонь.

Между ними мокро и липко. Максвелл укладывает Дориана на покрывало, встает и идет к умывальнику. Смачивает полотенце в прохладной воде и возвращается.

Воздух из приоткрытого окна обдувает влажную кожу, и Дориан покрывается мурашками, пока Тревельян торопливо обтирает его и обтирается сам. Максвелл не глядя бросает полотенце на пол и вытягивает из-под Павуса покрывало, ложится рядом и накрывает их обоих.

У Дориана на лице какое-то неописуемое выражение, Максвелл боится, что прогадал и сделал все не так. Но он прижимает его к себе, и Дориан позволяет, обнимает в ответ, кладет голову на плечо.

— Спасибо, аматус, — тихо произносит он.

Максвелл улыбается.

Дориан закрывает глаза и думает, что он полный идиот.

***

"Море волнуется раз", G. Максвелл волнуется, у Дориана морская болезнь, Коул не понимает, почему все так сложно.

Читать

У Дориана на губах — слезы, а пальцы заляпаны кровью. «Ничего, — шепчет он на ухо Максвеллу. — Ничего».

«Ничего», — отдается в его голове. Перед глазами все плывет и кружится, застланное кровавой пеленой, и кажется, будто он падает; снова, в который раз и опять — падает, понимая, что не умеет летать.

«Море волнуется раз», — думает Коул; он не понимает, почему все так трудно, почему нельзя просто, почему нельзя говорить, слушать, говорить, слушать, говорить…

Максвелл стонет едва слышно, и из горла вместе со стоном хлещет кровь.

Дориан весь в этой крови. Соль и железо; слезы, море, — жгучая ненависть наполняет грудь. Он не знает, кого ненавидит: себя ли, его ли, кого ли другого — он просто тонет в море этой ненависти, пальцами впивается в мокрую от крови и дождя чужую одежду, настолько чужую, что тянет где-то в груди, где-то за ребрами, где-то в легких — так, что перехватывает дыхание, и новый вдох обжигает горло огнем.

«Море волнуется два», — думает Коул.

Максвелл думает, что хочет к морю, хочет — в последний раз — на оствикское побережье Недремлющего; а там песок, камни и вода, вода до самого горизонта, до края света, до конца жизни.

«Вода, — думает Максвелл. — Дориан не любит воду».

У Дориана морская болезнь; Дориан смотрит на море и думает только о том, как бы удержать в узде свой желудок, но на руках — кровь, на губах — слезы, и везде эта проклятая соль, и этот проклятый дождь — Создатель, за что.

«Море волнуется три», — думает Коул; он не понимает, почему они молчат, почему не говорят друг другу того, что важно — единственного, что важно — и он хочет знать, но слишком больно.

Глаза у Максвелла стекленеют, а тело такое холодное, что у Дориана горят пальцы, горят щеки, и внутри что-то тоже горит, пылает, Создатель, кто-то должен потушить этот пожар; но море утекает из рук, а у Дориана морская болезнь — и он должен быть рад, но вместо этого кричит, кричит, кричит, пока не давится собственным криком, срывая голос, а потом шепчет, и шепот — громче криков, потому что его уже никто не слышит.

На побелевших губах у Максвелла — что-то вроде улыбки, что-то вроде усмешки, что-то вроде оскала; Дориан кусает пальцы, чтобы помнить, что еще живой, что еще горит — и слизывает с них кровь, а с губ — слезы, пробуя море на вкус, пробуя боль на вкус, пробуя любовь на вкус — как тебе, нравится, горько, солоно?

«Инквизитор на месте замри», — думает Коул; метка больше не светится, и он слышит что-то.

Вслушивается.

И понимает, что слышит шепот моря.

@темы: dragon age, DAI, fandom: Dragon Age, raiting: NC-17, raiting: G, Dragon Age: Inquisition, m!Trevelyan, pairing: Dorian/m!Trevelyan, Дориан головного мозга, Dorian, romance

---

Тишина в библиотеке

Автор: Salazar101
Оригинальный текст тут.
Пейринг: Бык/Дориан
Рейтинг: NC-17 (explicit на ao3)
Саммари: Модерн-АУ. Дориан — старший библиотекарь в публичной библиотеке Скайхолда. В библиотеке бардак: полки в секции справочной информации ломаются и падают, а ремонтная бригада в отпуске. Дориан вызывает команду наемных ремонтников, но появляется только один — Железный Бык, громадный кунари, который выглядит слишком хорошо в тонкой белой майке, затертых джинсах и поясе с инструментами. Все начинается с ночной попойки и заканчивается совсем не тем, чем Дориан думал оно закончится.

ПЕРЕВОД

Обычно дорога Дориана от дома до библиотеки проходила в полном комфорте. Он садился в свой стильный черный кабриолет с кожаным салоном со вставками блестящего лакированного дерева, включал подогрев сидений и ехал, слушая замечательную музыку и наслаждаясь превосходной компанией любимого себя. Что могло быть лучше?

Так было, пока коробка передач не приказала долго жить, и Дориану не пришлось ездить на общественном транспорте вместе с простыми людьми. Он чувствовал себя неуютно, в своих отглаженных слаксах и безукоризненно сидящем жилете поверх рубашки в тонкую полоску, когда напротив него сидел волосатый гном, одетый в затертые треники и грязный, растянутый белый свитер.

Агх.

Кунари.

Каждый раз, когда они поворачивали головы, ему приходилось наклоняться в сторону, чтобы уберечь лицо от их острых рогов.

— Простите, — прорычал он, когда одна из них повернулась и едва не выколола ему глаз.

Акцент выдал его с головой, и две женщины повернулись, наградив его тяжелыми взглядами.

— Чего тебе, тевинтерец? — спросила одна, сидящая справа от него. Бицепс у нее был больше, чем его бедро.

— Было бы очень печально, если бы вы испортили мое прекрасное лицо, — фыркнул Дориан, отступая поближе к выходу, чтобы выскользнуть из автобуса на первой же остановке, сбежать раньше, чем эти варвары разорвут его надвое. Обе женщины засмеялись. Громко. Они продолжали смеяться, пока он не вышел из автобуса, поэтому, когда он вихрем ворвался в библиотеку, он был буквально в бешенстве. Кунари. Куча нецивилизованных дикарей! Все, для чего они годились, — это убийство людей, его людей в частности. Окей, ладно, в прошлом в Тевинтере на каждом шагу убивали с одобрения Империи, и то, что они сделали с эльфами, было ужасно, но Дориан любил свою родину так же сильно, как ненавидел, и ничем не мог помочь, когда кунари подняли свои флаги. Он не встречал еще ни одного, который бы выглядел так, словно не собирается его убить.

Скайхолд обещал быть другим. Обещал быть лучше. Дориан приехал в ферелденский город, чтобы сбежать из Империи и, что более важно, от своих родителей, которые хотели провести над ним ритуал магии крови, когда узнали, что он не собирается отказываться от того, кто он есть. Мужчина, который любит других мужчин. Какой ужас! Дориан скучал по дому, но не скучал по необходимости скрывать, кто он на самом деле.

Отлично, он начинал рабочий день в ужасном настроении. Его ассистент, странный молодой человек… дух… что-то по имени Коул тут же это заметил.

— Они смеются, и немного страшно, что… ммф, — Дориан накрыл рукой рот Коула.

— Не сегодня, — резко сказал он, — оставь меня сегодня в покое, эугх, — он одернул руку, когда Коул лизнул его ладонь.

— Полка в справочном разделе сломалась, — сказал он, глядя на Дориана огромными глазами, которые видели слишком много, чтобы это приносило пользу хоть кому-нибудь.

— Что? Опять? — Павус фыркнул и потер подбородок. — За что мы платим ремонтникам, если они не делают их чертову работу?

— Он много пьет, заглушает в себе… — пробормотал Коул себе под нос достаточно тихо, чтобы Дориан мог проигнорировать его.

— Нам нужен кто-то новый. Все эти полки в справочной секции ужасно старые… и у нас в стене все еще зияет дыра, которую пробил этот гном.

Дориан прошел к своему столу, чтобы сесть за компьютер. Ему нужен был кто-то, кто действительно хорошо сделает свою работу. Первая компания, которую выдал поиск, отличалась исключительно положительными отзывами. Дориан пробежал глазами все сообщения на странице. «Боевые Быки»… странное название для ремонтников, но цена была подходящая. Дориан оставил заявку на сайте и больше не думал об этом.

***

Дориан сидел за своим столом на следующий день, когда в парадные двери прошел огромный кунари. Если бы Дориан попытался проанализировать свои действия вчерашним утром, то пришел бы к неудовлетворительному выводу. По всему выходило, что он должен был хотя бы выяснить, кто такой этот Бык. А теперь он сидел за своим столом и смотрел на него. Кунари был большим даже для своей расы, черные татуировками обвивали мускулистые руки. Его рога раскидывались в разные стороны от лысой головы; удивительно, что с такими рогами он вообще смог пройти в дверной проем. Его единственный здоровый глаз неотрывно смотрел на Дориана, другой был скрыт за серебряной повязкой. Сначала Павус подумал, что это еще один клиент, но потом заметил пояс с инструментами, застегнутый вокруг его талии.

— Железный Бык, — сказал он, подходя к Дориану и протягивая ему руку. — У вас есть полки, которые нуждаются в ремонте?

— Ааа… — Дориан посмотрел на его руку, затем медленно взял ее, поражаясь тому, что рука Быка почти полностью скрыла его собственную, когда он ее пожал. — Да, да, нужно отремонтировать несколько шкафов в справочном разделе… — он не мог не остановиться, посмотрев на голую серую грудь.

— Наслаждаешься видом? — спросил Бык, многозначительно подергивая грудными мышцами.

Дориан покраснел и перевел внимание на книги, лежащие перед ним, сердито ставя штамп на одну из них.

— Ты в библиотеке, оденься! — рявкнул он.

Бык рассмеялся, вытянул из-за пояса с инструментами белую майку и натянул ее. К вящей ярости Павуса, это сделало его еще более заметным. Кунари не имел права творить с ним такие вещи.

Бык просто стоял и смотрел на него, Дориан чувствовал, как один глаз скользит по каждой видимой части его тела.

— Что? — прошипел он.

— Мне нужно знать, куда идти, — сказал Бык, и голос его звучал скорее насмешливо, чем как-то еще.

Коул появился с настолько высокой стопкой книг, что она скрыла его лицо.

— Он красивый. Интересно. Как бы он выглядел, стоя перед ним с блестящей от пота грудью…

— Нет, — Дориан опрокинул стопку книг, проходя мимо Коула. Лицо его пылало от смущения.

Бык рассмеялся себе под нос, чертов увалень! Дориан тихо впадал в ярость, пока шел в самую тихую и темную часть библиотеки, где книги с разрушенных полок лежали как попало на полу. Ремонта требовали как минимум десять шкафов, некоторые вовсе предстояло сколотить заново. Бык с удивительной для его габаритов грацией прошел мимо стопок книг и проверил дерево, бормоча какие-то числа себе под нос.

— Ладно, я берусь за работу, — сказал Бык, возвращаясь к Дориану, положив одну руку на молоток на поясе. — Может занять больше одного дня, повреждений тут больше, чем я думал. И некоторые полки, я думаю, стоит подлатать раньше, чем они тоже развалятся.

— Тогда разберись и с ними, — сказал Дориан. — И постарайся не шуметь.

— Да, я буду очень тихим, размахивая молотком вокруг, — прошептал Бык, и даже его шепот в ушах Дориана звучал громко.

Он поднял руки в отчаянии (боже, его задница выглядела просто шикарно в этих разорванных рабочих джинсах) и установил магический барьер, чтобы никто не отвлекал Быка, пока он работал, а Бык не отвлекал посетителей. Павус остановился перед тем, как уйти, поглядывая на кунари из-за края шкафа, когда он начал продвигаться вглубь секции, сдвигая книги на своем пути. Мышцы на его пепельно-серых плечах напряглись, когда он наклонился, предоставляя Дориану замечательный вид на его задницу. Бык оглянулся через плечо и усмехнулся, многозначительно ей повертев.

Дориан покраснел и пошел прочь, руки, вытянутые по бокам, сжались в кулаки. Он не считает кунари привлекательными. За столом Коул штамповал книги, выглядел он очень веселым.

— Ничего не говори, — предупредил Дориан до того, как Коул успел открыть рот.

— Он считает, что ты привлекательный, — сказал тем не менее Коул.

— Естественно он так считает, — фыркнул Дориан, с усмешкой вздергивая нос в воздух. — Я исключительно привлекательный мужчина!

Он собрал отпечатанные книги в тележку и ушел расставлять их по шкафам, используя магию, чтобы добраться до верхних полок, до которых не мог дотянуться руками. День был долгий и нудный, и все, что он слышал на протяжении нескольких часов — это удары молотка Быка, разносящиеся на всю библиотеку.

Это не должно было так его волновать, у него было достаточно развлечений… Окей, у него никого не было с тех пор, как он прибыл в Скайхолд, но в Тевинтере мужчины выстраивались в очередь, чтобы покувыркаться в его постели.

Если бы он потрудился показать себя, то мог бы заполучить кого угодно, зачем смотреть на этого… кунари? Дориан вздохнул и прислонился лбом к полке, представляя эти бугры мышц, напрягающиеся с каждым ударом молотка, пот, стекающий по шее. Как он хватает эти огромные рога и… стоп! Нет! Павус потряс головой, словно мог физически вытряхнуть из нее лишние мысли, и, схватившись за тележку, отправился расставлять остальные книги.

Близился конец рабочего дня. Дориан отштамповывал остатки книг и уже подумывал о том, чтобы после работы пойти выпить. После сегодняшнего дня ему это было нужно. Тень упала на лежащую перед ним раскрытую «Трудную жизнь в Верхнем городе» (почему люди вообще продолжают читать эту книгу?), и он поднял голову. Бык стоял возле его стола, большой и потный; одна его рука лежала на молотке, другая зацепилась за пояс.

— Ну, я сделал все, что мог, на сегодня, но мне нужно будет вернуться завтра, — сказал он. — Это не полки, а какой-то бардак.

— Да, — сердито пробормотал Дориан, ставя на книгу штамп и отодвигая ее в сторону, прежде чем скрестить руки перед лицом. — Будь уверен, тот, кто отвечал за ремонт до этого, будет уволен.

Бык улыбнулся ему, морщинки смеха залегли возле его здорового глаза.

— Хэй, ты почти закончил на сегодня и выглядишь уставшим, мистер библиотекарь. Не хочешь выпить со мной?

— Ты собираешься пить с магом из Тевинтера? — спросил Дориан ядовито. — Разве вы, кунари, не предпочитаете держать своих магов в кандалах и с зашитым ртом?

— Уверяю тебя, — проговорил Бык, его голос стал на тон ниже, и Дориан почувствовал, как у него скрутило желудок. — Сначала я тебя покормлю.

— Ты! Ну… Я… как! — запинаясь, Дориан ерзал на стуле, пытаясь побороть внезапное возбуждение. — Будем пить, пока ты не свалишься на колени! — прорычал он, прежде чем здравый смысл заставил его замолчать. Ответный взгляд Быка был хищным и самоуверенным.

— Уу, — пропел Бык, — мне нравится, как ты кусаешься, — сказал он, убирая руку с молотка, чтобы опереться ей на стол Дориана. — Заканчивай, я подожду тебя снаружи.

Немного дрожащей рукой Павус взял следующую книгу и взглянул на обложку перед тем, как открыть ее и поставить штамп. Еще одна «Трудная жизнь в Верхнем городе». Черт бы побрал Варрика и его тупые книги! Дориан яростно опустил печать на карточку и оттолкнул книгу в сторону. Сердце тяжело билось, оглушая шумом крови в ушах. Он закончил уже несколько минут спустя, но свои вещи собирал медленно, словно надеясь, что Бык не дождется его и уйдет. Другая часть его хотела, чтобы Бык вернулся, толкнул его к шкафу и… Нет. Черта с два.

Дориан вышел, закрыв за собой дверь, и увидел Железного Быка, стоящего рядом с побитым белым грузовиком с логотипом его компании на боку. Грузовик был большой, но рядом с громадным телом кунари он казался слишком маленьким, чтобы его вместить. Бык просиял, когда Павус подошел ближе, это выражение радости на покрытом шрамами лице почему-то казалось родным.

— Не придавай этому особенного значения, — высокомерно фыркнул Дориан, когда забрался на пассажирское сидение. Весь автомобиль накренился вбок, когда Бык скользнул в водительское кресло рядом с ним. — Мне просто нужно выпить, и это — хороший повод.

— Как я мог придать этому значение? — спросил он, глядя на Дориана с ухмылкой. — Я просто необразованный кунари-дикарь, а ты — всемогущий тевинтерский магистр!

Павус скрыл неожиданный смешок, прикрыв рот ладонью, посмотрел вниз на свою руку.

— Да, — он посмотрел в окно, когда они двинулись с места, положил руки на колени и переплел пальцы. — Ладно, давай заключим сделку. Никаких кунарийских подколок, никаких тевинтерских насмешек. Я напою тебя до бесчувствия, и мы так надеремся, что на утро даже не вспомним, что делали это.

— Только сегодня? — спросил Железный Бык, когда они подъехали к придорожному бару недалеко от библиотеки.

— Конечно, — сказал Дориан. — Ты ведь не думаешь, что я могу быть милым дольше часа?

Бык рассмеялся, открыл дверь грузовика и выскользнул наружу, втягивая носом прохладный вечерний воздух. Дориан бесстыдно смотрел на черные татуировки, струящиеся вниз по его рукам. Вблизи он понял, что это были изображения драконов, переплетенные с другими рисунками и символами, которые, он полагал, были какой-то его кунарийской чушью. Дориан вышел из машины, хлопнув дверью, и перевел взгляд с рук Быка на бар. Выглядел он ужасно. Одно из таких мест, куда Дориан пошел бы, если б захотел получить ножом в печенку от какого-нибудь бомжа.

Впрочем, он был магом и надеялся, что никто не посмеет с ним связаться. О, да, и еще рядом с ним стоял огромный рогатый монстр, может, некоторых это остановит.

Они вошли в бар вместе, так близко, что их руки иногда сталкивались, и от этого по позвоночнику Дориана бежали яркие искры. Бармен крикнул непринужденное приветствие, и Бык с ревом ответил на него.

— Постоянный клиент тут, да? — спросил Дориан, оглядывая бар и кривя губы с отвращением. Выглядел он так, словно в этом столетии тут не убирались. — Ты… вполне вписываешься в антураж, — пробормотал он, хватая салфетку и начисто вытирая ей барную стойку перед собой.

Железный Бык рассмеялся и так сильно хлопнул его по спине, что Дориан едва не клюнул носом в дерево.

— Просто заказывай выпивку, избалованный ты ребенок! За мой счет! — сказал он бармену.

— Ты специально это сделал! — прорычал Павус и толкнул Быка в ответ. С таким же успехом он мог пинать кирпичную стену. Бык просто над ним смеялся. Дориан развернулся к бармену. — У вас есть какие-нибудь тевинтерские вина?

Бармен посмотрел на Железного Быка, словно молча спрашивая, что не так с этим парнем?

— Ладно, глупо было надеяться, — сказал Павус сквозь стиснутые зубы. — Как насчет пряного ликера? Или, может, бутылка «Dragoness Congeac»?

— Окей, знаешь, что, — вмешался Бык, — ему кружку ферелденского пива, а мне ту штуку, которая сжигает волосы на груди.

— Ферелденское пиво! — возмущенно воскликнул Дориан. — Ты думаешь, я буду пить это грязное пойло?

— Я думаю, тебе нравятся вещи гораздо более грязные, чем ты показываешь, — сказал Бык с такой пошлой усмешкой, что Павусу пришлось отвернуться.

Бармен поставил перед Дорианом высокую кружку с шапкой белой пены, одарив неприязненным взглядом, потом подвинул к Быку что-то, пахнущее как нечто, что Дориан скорее использовал бы для очистки двигателя своей машины, чем стал пить. Он посмотрел на свой собственный напиток, сморщив нос, перед тем, как сделать первый глоток. Горький. Крепкий. Пьянящий. Чертовски вкусный, но он бы не признался в этом даже под страхом смерти.

— Отвратительно, — пробормотал он для галочки, и сделал еще один глоток, пытаясь распробовать получше.

Железный Бык фыркнул в свой стакан.

— Продолжай убеждать себя в этом.

Дориан открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь ужасно умное и колкое, но решил не делать этого. Они просто мирно сидели в баре тихим спокойным вечером.

— Итак, кунари, открывший собственный бизнес здесь, в Скайхолде? — спросил он вместо этого, делая еще несколько глубоких глотков его горького, отвратительного, замечательного ферелденского пойла.

Железный Бык пожал массивными плечами.

— Ну, когда-то я был наемником в Сегероне, но… — вздохнул он в стакан перед тем, как осушить его до дна и жестом попросить у бармена повторить. — Слишком много мертвых детей перед глазами. Иногда они к тебе возвращаются.

Дориану нечего было сказать, чтобы заполнить тишину, поэтому он прикончил свое пиво и указал на полную кружку Быка.

— Налей мне то же, что у него.

Бык немного отклонился назад, чтобы окинуть Павуса оценивающим взглядом.

— Ты что, шутишь? Эта хрень превратит твои нежные внутренности в кашу.

— Ну, значит, пришло время сделать их немного жестче, — сказал Дориан, поднимая свою кружку в саркастичном тосте и запрокидывая голову для глотка.

Все, что было после, скрылось за черной пеленой.

***

Дориан проснулся под звуки отбойного молотка, дробящего асфальт на улице. Странно, он жил в очень хорошем районе и каждое утро слышал, как правило, только пение птиц или звук заводящегося мотора. Впрочем, учитывая, как сильно болела его голова, возможно, отбойный молоток стучал только в его голове.

Дориан чувствовал во рту горький привкус пива и рвоты. Обвисшие сиськи Андрасте, что он, блядь, делал этой ночью? Он помнил, как отъезжал от библиотеки с Железным Быком… выпивка… и ничего больше. Дориан облизал губы, сморщившись от гадкого привкуса, и попытался подняться. Ему нужно было сходить в душ и почистить зубы. И ему действительно не стоило пить то, что пил Бык.

Павус медленно поднялся и понял, что находится не в своей комнате. Он сидел на матрасе, лежащем на полу, и был полностью обнажен.

— Вовремя ты проснулся, я уж думал, может, ты умер.

Дориан обернулся и увидел Железного Быка, стоящего в дверном проеме (от дерева должны были откалываться щепки в тех местах, где рога его касались), держа в руках стакан холодной воды.

— Та еще ночка была, да? — он подошел, передавая стакан с водой Дориану. Он взял его слегка подрагивающими пальцами, мозг отчаянно отказывался понимать, что тут происходит.

— Что… что мы делали прошлой ночью? — прошептал он в ужасе. — Мы…?

— Ха! — Бык закинул голову назад и рассмеялся. — Даже не знаю, как ощущения?

Заторможенный мозг Дориана осознал, что Бык был так же обнажен, как и он, и его член вяло висел между ног, достаточно большой, чтобы заставить Павуса задышать чаще. О да, он бы почувствовал на утро.

— Я… полагаю, нет, — пробормотал он, делая глоток воды.

— Нет, мы повозились немного, и ты вырубился, прежде чем произошло что-то хорошее, — Бык улыбался. Повязки на нем не было, и Дориан смог рассмотреть шрамы, которыми был покрыт его левый глаз.

Бык плюхнулся на матрас рядом с Павусом, от чего тот скользнул прямо вплотную к нему. Она большая рука обняла Дориана за талию, притягивая ближе и утыкаясь носом в его растрепанные волосы.

— Хотя было весело, у тебя довольно грязный рот для тепличного тевинтерского мальчика.

— Тепличные тевинтерские мальчики знают, как устроить вечеринку, — пробормотал Дориан, все еще пытаясь понять, что вообще происходит. Он не привык просыпаться в чужой кровати. Он любил уходить до того, как наступит неловкое утро — мужчины в Тевинтере никогда не могли рисковать, оставаясь вместе на ночь. Бык выдохнул в его висок, слегка потрепав по волосам. Выглядел он совершенно непринужденно. Это было… странно.

— Есть хочешь? Я приготовлю завтрак. Что-нибудь, что добавит немного мяса к твоим косточкам!

Железный Бык ущипнул Дориана за поясницу, и он вскрикнул, едва не расплескивая на себя всю воду. Это только заставило Быка снова зайтись смехом. Не смотря на то, что в голове стучало набатом, Дориан не мог отрицать тот факт, что этот смех весьма ему понравился.

Железному Быку нечего было скрывать, он ничего не стыдился. Его не волновало, что Дориан — тевинтерец, один из тех, с кем кунари сражались на протяжении многих веков. Он просто… он просто, казалось, видел самого Дориана. Это все было очень странно.

— Я… полагаю, я могу остаться на завтрак, — пробормотал Павус, глядя на выступающий на холодных стенках стакана конденсат.

— Отлично, — Железный Бык встал, взял пару пижамных штанов, чтобы надеть их перед тем, как выйти из комнаты.

Дориан допил воду, прежде чем встать и оглянуться по сторонам в поисках туалета. Волосы и усы требовали срочной укладки, и было бы неплохо прополоскать рот, чтобы избавиться от привкуса рвоты и пива. На словах все звучало отлично, а на деле оказалось, что Дориан понятия не имел, куда делась его одежда, а есть завтрак голым он точно не собирался.

Он шарился по комнате Быка, пока не нашел рубашку на кнопках в небольшом шкафу. Возможно, это была его единственная рубашка: у таких людей, как Бык, их не бывает много. Дориан влез в нее и застегнул, попутно удивившись тому, насколько она была большая — полностью скрыла его бедра, рукава пришлось несколько раз закатать, чтобы не утонуть в них.

Он нашел Быка в небольшой кухне, жарящего яичницу с мясом и овощами. Он был полностью поглощен готовкой, поэтому Дориан просто уселся за двухместный столик, представлявший собой всю небольшую столовую, и стал ждать. Как странно. Все те вещи, которые он считал невыносимо неловкими, были просто… нормальными.

Бык напевал какую-то мелодию себе под нос, пока готовил, от запаха, доносящегося с кухни, рот у Дориана наполнился слюной. Звук у включенного телевизора был на нуле, но на экране мелькали сцены какого-то фильма, и Павус ненадолго на них отвлекся.

— Держи! — Дориан повернулся, когда Бык вышел с кухни с двумя тарелками горячей яичницы и тостами с маслом. Когда он увидел Дориана, то остановился как вкопанный. Блядь, у него что-то на лице? Павус нерешительно потянул руку, чтобы коснуться щеки, гадая, на что уставился Бык. Кунари зарычал, глаза у него потемнели. — Замечательно выглядишь в моей рубашке… Встань.

О. Дориан улыбнулся. Ему всегда нравилось слушать, как люди говорят ему, насколько хорошо он выглядит. Он встал, обернулся через плечо под возбужденным взглядом Быка.

— Откровенно говоря, она похожа на цирковой тент, — сказал Павус, кладя руку на бедро и опираясь на стол, — но сойдет и так.

— Хе-хе, дааа, — Бык поставил тарелки на стол, чтобы освободить руки и обхватил его бедра, чтобы притянуть к себе. — Ммм, черт, выглядишь очень аппетитно, — он нагнулся, и Дориан понял, что привстал на носки, чтобы их губы могли соприкоснуться.

Скорее всего, они целовались прошлой ночью, но это не считалось, потому что Дориан не помнил. Чем дольше длился поцелуй, тем больше Дориан убеждался в том, что он был отличным. Бык немедленно перенял инициативу, одна огромная рука опустилась на изогнутую поясницу Дориана, чтобы притянуть его ближе, чтобы их губы могли двигаться вместе. Его язык скользнул внутрь, беря то, что хотел, а потом скользнул назад, и Бык принялся посасывать нижнюю губу Дориана. Павус ответил охотно, его руки схватились за плечи Быка, и он бессмысленно пытался угнаться за его ловким языком.

Когда они наконец оторвались друг от друга, чтобы вдохнуть немного воздуха, Дориан упал на ноги, чувствуя, как кружится голова.

— Я никогда раньше не целовал кунари, — выдохнул он.

— Шутишь? Я вчера не мог оторвать тебя от себя, — сказал Бык, садясь за стол.

— Я не помню, так что не считается, — фыркнул Павус, тоже садясь. Бык задрал на нем рубашку до самых бедер, поэтому Дориану пришлось одернуть ее вниз перед тем, как браться за яичницу. Она была прекрасна. Черт.

— Что ты вообще помнишь из прошлой ночи? — спросил Бык, проглотив уже четыре куска со своей тарелки и укладывая еще один на тост.

— Помню, как пил твой очиститель для двигателей, — сказал Дориан, откусывая кусочек тоста.

— Это… это последнее, что ты помнишь? — тост с кусками яичницы на нем был уже в половине пути ко рту Железного Быка, когда он остановился и недоверчиво посмотрел на Дориана, как если бы он стал врать о чем-то вроде этого. — Ничего другого ты не помнишь? О, и я предупреждал тебя, кстати.

— Да, я думаю, я смутно помню предупреждение, — пробормотал Павус, отламывая вилкой кусок яичницы. Он чувствовал, как щеки начинают гореть от смущения, и опустил голову, чтобы скрыть румянец, вспыхнувший на лице. — Почему ты спрашиваешь? Я сделал что-то ужасное?

— Нет, на самом деле, — сказал Бык, откусывая здоровый кусок тоста с яйцами, — ты пвофто нафинаеф рафпуфкать вуки, когда напьефься.

Дориан сморщил нос.

— Не разговаривай с полным ртом. Потом вы еще удивляетесь, почему люди считают кунари варварами, — он остановился, когда понял, что именно сказал Бык. — И я не распускаю руки! — выплюнул он.

Железный Бык рассмеялся, проглотил очередной кусок, прежде чем продолжить.

— Ооо да, еще как распускаешь. Ты облапал меня всего прежде, чем мы вышли из этого бара, — он пошевелил бровями с пошлой ухмылкой. — Они выкинули нас из-за того, что мы вели себя неприлично.

— Что?! Оооо нет, — простонал Дориан, уронив голову на руки. — Ты шутишь? Пожалуйста, скажи, что ты шутишь! Мне надо поддерживать репутацию!

Бык усмехнулся, и Павус посмотрел на него.

— Спокойно, Дориан. Тебя там никто не знает, и на самом деле они нас не выгоняли. Мы ушли, потому что еще немного, и я бы порвал свои штаны. Ты вел себя как дикая кошка.

— Очаровательно, — саркастично пробормотал Дориан, отламывая еще один кусочек яичницы, — расскажи мне кратко, что было прошлой ночью.

— Ну, ты висел на мне все время, пока мы были в баре, — сказал Бык, заканчивая с едой в своей тарелке. — Мы ушли, но ты был не в состоянии сказать мне, где живешь, поэтому я привез тебя сюда. Мне приходилось все время отталкивать тебя, пока мы ехали, потому что ты всю дорогу пытался мне отсосать.

— Блядь, — прошептал Дориан, закрыв лицо руками, голос прозвучал приглушенно.

— Когда мы приехали, мне пришлось практически вытаскивать тебя из грузовика.

Когда Павусу хватило мужества посмотреть на Быка сквозь пальцы, он увидел, что тот откинулся на своем стуле, лениво пересказывая путь его унижений.

— Ты продолжал целовать и щупать меня, наконец, мы добрались до моей квартиры и… — Бык улыбнулся, и Дориан почувствовал, как скрутило желудок, — в общем, потом ты заблевал себя всего и вырубился.

— Яйца Cоздателя, — Дориан не хотел даже смотреть на него. Он выставил себя еще большим идиотом, чем предполагал. Тяжелая рука приземлилась на плечо, заставляя Дориана посмотреть на Быка. Он двигался… очень тихо.

— Не заморачивайся на этот счет, Дориан, ты был пьян, — Бык поднял его на ноги и обнял. — Я вымыл тебя, бросил одежду в стирку и уложил в кровать.

Павус не помнил, когда его в последний раз обнимали. Странно думать об этом. Он расслабился в объятиях Быка, положив голову на его массивную грудь с легких вздохом.

— Я не ожидал такого рода заботы.

— Почему? Потому что я кунари? — спросил Бык, но к радости Дориана не отстранился.

Павус пожал плечами, лениво проследив взглядом линию татуировки на сером плече.

— В Тевинтере все не так. Ты не готовишь завтрак для мужчины, просто секс. Не то чтобы тебя это не волнует, просто там не может быть ничего больше… и, я полагаю, я ожидал, что ты прижмешь меня к стене и трахнешь, — признался Дориан.

— Хэй, — зарычал Бык, его руки скользнули с талии Павуса к его рукам и толкнули его назад к стене. — Я все еще могу это сделать.

Дориан вздрогнул, когда понял, что на нем была только огромная рубашка Быка, и больше ничего. Он мог просто задрать ее и… он был бы полностью обнажен. Большая рука легла на его голову, вторая скользнула по бедру, задирая край рубашки выше… выше… Павус застонал, извернувшись, когда чужая рука остановилась прямо возле его паха. Бык наклонился, чтобы укусить его в шею, и Дориан посмотрел через его большое плечо, с трудом разбирая очертания комнаты за пеленой похоти.

А потом он заметил часы.

— Стой! Подожди! — он настойчиво толкнул Быка плечом. — Время точное?

— Конечно, в чем дело? — спросил Бык, его глаза все еще были прикованы к шее Дориана, пусть он и не пытался больше поставить на ней засос.

— Вишанте каффас! — Дориан поднырнул под руку Быка. — Я на работу опоздаю!

— Ооо, да ладно, — Бык схватил его за талию, пока он не убежал слишком далеко, и притянул обратно к своей груди. — Не можешь позвонить и сказать, что заболел?

— Венхедис! Нет! — Дориан шлепнул Быка по мясистой руке. — Где моя одежда?

Трудно представить себе хаос, который нагрянет, если он оставит Коула одного в библиотеке на весь день. Бык засмеялся ему в ухо прежде, чем позволить идти. Этот смех творил с Дорианом странные вещи. Он заставлял его хотеть позвонить и сказать, что болен. Чуть-чуть.

Бык нашел ему одежду, свежевыстиранную, но не глаженую. Это стоило бы сделать, но времени было в обрез. Он тоже одевался, и Дориан ходил вокруг него и поторапливал, чтобы уже через несколько минут они вышли из дома.

— У меня есть еще кое-какая работа, нужно сделать, прежде чем возвращаться в библиотеку, — сказал Бык, когда они уже сидели в машине. — Но… аа… — его пальцы барабанили по рулю, — позволь мне пригласить тебя на ужин, чтобы наверстать все, что ты забыл в пьяном угаре.

Дориан проверял себя в зеркале, уверяясь, что его волосы и усы, как всегда, совершенны.

— Собираешься отвести меня в еще одно плебейское заведение?

Железный Бык усмехнулся.

— Ты думаешь, я бы вписался в какое-нибудь другое место? Вряд ли это один из тех баров, куда бы ты пошел, но у них шикарное меню.

— Для меня это звучит как… — Дориан с шумом поднял вверх зеркало, — попытка зашифровать фразу «пищевое отравление».

— Это «нет»? — спросил Бык.

— Я, ну… — Дориан посмотрел в окно, потеребив шов на своем жилете. — Я этого не говорил.

— Тогда снова выйдем вместе, — сказал Бык, останавливаясь перед главным входом библиотеки. — Не забивай желудок желчью, пока не поедим.

— Как грубо, — Дориан открыл дверь грузовика. — Типичные кунарийские манеры.

Прежде чем он выскользнул наружу, большая рука ухватила край его жилета и втащила обратно внутрь так, что он лег спиной на сидение. Павус потянулся, чтобы схватить руку Быка, удерживая от разрывания на части его одежды, но его лицо загородило видимость, а потом их губы соприкоснулись. Дориан замер, язык Быка скользнул меж его приоткрытых губ. Его глаза закрылись, и Дориан открыл рот для поцелуя, расслабляясь в крепкой хватке. Это была самая странная вещь из всех, что он когда-либо делал. Не поцелуй, — хотя целоваться с ног на голову было немного странно, — но человек, который… говорил ему «до свиданья». Все происходило так быстро, что Дориан даже не мог подобрать этому названия. Может, Бык хотел только урвать шанс трахнуть его, и потом они разошлись бы своими дорогами. Звучало правильно. Ужин, секс, а затем Дориан вернулся бы домой, а Бык — добавлен в его растущий список брошенных. Его первый кунари.

— Увидимся позже, — сказал он, отстраняясь с влажным чмокающим звуком.

— Постарайся не натащить грязи на наш ковер, — ответил Дориан, выпрямляясь с ворчанием. Он выскользнул из грузовика и пригладил свой жилет, изо всех сил стараясь делать вид, что на нем не та же одежда, что была вчера.

— Ощущение его дыхания на твоем ухе. Он все еще здесь. Ему не все равно? Как такое может быть?

— Доброе утро, Коул, — сказал Дориан криво, садясь за стол, готовый начать еще один рутинный день. — Есть новости?

— Варрик здесь, — сказал Коул. — Он принес мне шляпу!

Коул достал до смешного большую шляпу и водрузил ее на голову с явным удовольствием.

Дориан сузил глаза, и как по команде (возможно, так и было) Варрик материализовался между шкафами и встал перед столом Дориана, имея наглость ухмыляться, как будто был семи футов ростом.

— Хэй, Посверкунчик, как жизнь?

— Что ты здесь делаешь, Варрик? Только не говори мне, что выпустил очередную книгу, мой ай-кью этого не перенесет, — Павус откинулся на спинку своего кресла. Варрик обошел его стол и опустился во второе, словно был сотрудником библиотеки и имел право тут расхаживать.

— Ты знаешь, что они тебе нравятся, — сказал Варрик с улыбкой. — Сейчас я работаю над новой главой «Меча и Щита»…

— Эта — худшая!

— …для Кассандры, — глаза Варрика сверкали озорством, и Дориан не смог удержаться от ответной улыбки.

— Она будет любить тебя и ненавидеть, — сказал он. — Хочу быть там, когда ты вручишь ее ей.

— Без проблем! На самом деле, я хотел пригласить тебя присоединиться к нам после работы для игры в карты. Мы не виделись с тех пор, как твоя машина сломалась, — Варрик посмотрел на Коула и выставил вверх большие пальцы рук. — Выглядит здорово, малыш!

— У Дориана сегодня свидание! — выпалил Коул, сжимая поля шляпы. Трудно было злиться на него, глядя на это невинное лицо.

— Коул! — вскрикнул Дориан. — Иди… расставь отштампованные книги!

— Итак… — Варрик подвинул свой стул ближе, глядя на него, как акула, почуявшая в воде кровь. Или, скорее, как журналист, почуявший сенсацию. — У тебя сегодня свидание?

— Это не свидание, — ответил Павус, разворачиваясь к книгам только для того, чтобы занять чем-нибудь руки. — Мы поужинаем, а потом, скорее всего, переспим, вот и все.

Варрик облокотился на стол рядом с ним.

— Что заставляет тебя так говорить?

Павус вздохнул с досадой.

— Потому что так это обычно и происходит. Ты не поймешь, Варрик.

Не то чтобы Дориана это не беспокоило; он хотел, чтобы это было так. Было бы намного легче, если бы он не переживал из-за каждого мужчины, с которым ложился в постель, и потом, на следующее утро, когда они расходились своими путями, маленький кусочек Дориана не уходил вместе с ними. Он знал, что от ожидания этого становилось легче, да и что вообще кунари мог хотеть от тевинтерца?

Варрик наблюдал за ним молча и внимательно, пожалуй, слишком внимательно.

— Вот что я тебе скажу, Посверкунчик, почему бы тебе не пригласить твоего «не-свидание» присоединиться к нам? Будем играть в Порочную Добродетель в «Пес и Пони». Он любит карты?

Дориан попытался представить себе Быка, сидящего рядом с ним среди всех его друзей, играющего в карты, смеющегося, пьющего… соблазн был велик, он вполне представлял, как Бык в это впишется. Опасно. Может быть, слишком опасно. Позволить Быку влиться в его жизнь — будет намного больнее потом разойтись своими дорогами.

— Просто подумай об этом, — сказал Варрик, похлопывая Дориана по плечу.

— Ладно, — резко отозвался Павус, его глаза все еще были прикованы к книгам, когда Варрик ушел.

Железный Бык появился в своем поясе с инструментами несколькими часами позже. Дориан заметил его в тот момент, когда он вошел в двери, но сделал вид, что не обратил внимания, пока большая тень не упала на его стол. Только тогда он поднял взгляд. Сердце екнуло, когда он посмотрел на улыбку Быка.

— Извини, я немного припозднился.

Дориан даже не заметил.

— Не делай это привычкой, — сказал он, — или люди начнут думать, что кунари не могут сказать время по часам.

Бык наклонился вперед, оперевшись о стол и прошептал:

— Я могу сказать, что ты хочешь, чтобы мой член заполнил твою задницу; чтобы мои пальцы заполнили твой рот и заглушили твои мольбы о большем, — все тело Дориана так дрожало, что в итоге он поставил печать на тыльную сторону своей руки вместо того, чтобы поставить ее в книгу. — Так что ты говорил о кунари?

— Ничего, — быстро сказал Павус.

— Тогда я вернусь к работе, — Бык оставил его с резко подскочившим пульсом. Дориану было так жарко, что хотелось оттянуть воротник рубашки, срывая пуговицы.

Коул вернулся, когда он оттирал штамп со своей кожи, сердито ворча что-то себе под нос.

— Это смешно, — сказал он, Коул сел рядом.

— Зачем ты сопротивляешься самому себе, Дориан? — спросил он, забирая штамп. — Не было бы проще просто окунуться в это? Ты хочешь, но не позволяешь себе.

— Коул, ты когда-нибудь говоришь о погоде? — легко спросил Дориан, стирая, наконец, печать.

— Зачем мне говорить о погоде? — Коул склонил голову, как сбитая с толку собака.

— Неважно, — вздохнул Павус, спорить с ним не было никакого смысла. — Вещи куда более сложные, чем ты думаешь, Коул. Я из Тевинтера, он кунари. Мы оба мужчины. Это просто… просто развлечение.

— Но тебе хочется большего, ты знаешь, что хочешь этого, — настаивал Коул.

— Агх, — Дориан спрятал лицо в ладонях, поставив локти на стол. — Дело не в том, чего я хочу.

— Почему нет? — Коул положил руку на руку Дориана, аккуратно потянул ее от его лица.

— Аа, Коул, если бы я мог это объяснить, у нас бы не было проблемы.

Хватит об этом. Дориан поднялся на ноги и взял несколько книг, которые нужно было расставить по полкам. Ему надо было побыть наедине со своими мыслями. Конечно, даже если Коул и Варрик его не отвлекали, он все еще слышал удары молотка Быка, доносящиеся из глубины библиотеки. Может, стоило предложить ему игру в Порочную Добродетель сегодня вечером. Может, это отпугнуло бы его, и тогда Дориан мог бы выкинуть из головы весь этот выбивающий из колеи бред.

Он закончил расставлять книги, что потребовало ровно столько времени, чтобы суметь претвориться, словно вся эта ситуация совсем его не волнует. Бык сидел спиной к стопке книг, зажав между ногами полку и шлифуя ее мелкой наждачкой.

— Хэй, Дориан, — окликнул Бык, ненадолго задержав на нем взгляд и улыбнувшись, а затем вернулся к шлифовке.

— Ну и бардак ты тут устроил, — сказал Дориан, обходя штабеля старых сломанных полок и кучи древесной пыли.

— Я просто делаю то, в чем хорош, — Бык рукой стер со лба капли пота и поднялся на ноги. — Нужно что-то?

Он толкнул Дориана к стеллажу и похотливо улыбнулся.

— Я подумал, ах… — Бык втянул в рот нежную кожу его шеи, — вместо ужина в твоем задрипанном баре, может, присоединишься к моим друзьям для игры в Порочную Добродетель? Дыханье Создателя, Бык! — Павус толкнул его в плечо, но Бык только теснее прижал его к полке, его зубы сомкнулись на плече так крепко, что Дориан взвизгнул.

— Тшш, — Бык накрыл рукой его рот, — мы в библиотеке.

Дориан выругался, но был заглушен рукой Быка.

— Хотел когда-нибудь заняться здесь сексом? — тихо спросил Бык. — Думал о том, чтобы я нагнул тебя прямо здесь и трахнул среди всех этих книг?

Ну, теперь он точно об этом думал. Дориан дернулся, зная, что должен оттолкнуть Быка, но тело отказывалось двигаться. Все тело, кроме члена, который был очень заинтересован в происходящем. Дыхание Быка опаляло жаром его висок, одна рука скользнула с его шеи ниже, на юг. Дориан протянул руку, чтобы убрать ладонь Быка со своего лица, надеясь, что его усы в порядке.

— Мы не можем делать это здесь, — резко прошептал Дориан, зная, что неподалеку в секции учебной литературы читали книги двое посетителей.

— Потому что ты не хочешь или потому что думаешь, что не сможешь быть достаточно тихим? — спросил Бык, его рука наконец закончила путешествие, накрыв член Дориана сквозь брюки и сжав достаточно сильно, чтобы он привстал на носочки, потянувшись вслед за лаской, и зашипел от удовольствия.

— Я… это… это совершенно не относится к делу!

Помоги ему Создатель, он представил себе это. Он представил, как Бык развернет его и нагнет. Они не будут раздеваться, Бык приспустит его слаксы ровно настолько, чтобы огромный член мог скользнуть прямо внутрь и… Дориан часто и прерывисто задышал, и по лицу Быка расплылась понимающая улыбка.

— Ну, — Бык приподнял бровь, — как ты думаешь, сможешь быть тихим?

— Нет, — сказал Дориан. Разочарование Быка было физически ощутимо, но он все-таки отстранился. Павус резко схватил его за белую майку и притянул к себе. — Так что тебе лучше закрыть мне рот рукой.

Губы Быка без предупреждения атаковали его рот, и Дориан едва сдержал довольный стон. Он был на работе, в библиотеке. Тихо, тихо! Он открыл рот, позволяя настойчивому языку кунари скользнуть внутрь, одной рукой схватился за основание его рога, просто чтобы чувствовать твердость под пальцами и землю под ногами.

Несколько секунд: жар и глубокие поцелуи; их губы и зубы сталкивались, языки переплетались, вызывая легкую одышку и нехватку воздуха. Дориан приподнялся, чтобы потереться о мощное бедро Быка и захныкал в поцелуй, когда эти бедра подтолкнули его вверх, заставляя встать на цыпочки.

— Может быть, мы найдем ее здесь…

Дориан и Железный Бык отстранились друг от друга так резко, что Павус ударился головой о полку позади себя. Дориан пригладил усы и постарался выглядеть обыденно, скрестив одну ногу с другой, пытаясь скрыть эрекцию, в то время как Бык склонился над неотшлифованной полкой. Два гнома повернули за угол и посмотрели прямо на них. Дориан прокашлялся и попытался расслабленно опереться на полку, но все, что у него вышло — проскользить по ней локтем и удариться об нее подбородком.

— Эта секция закрыта на ремонт, — быстро сказал он, потирая ноющую челюсть.

— Эм, ошиблись секцией, — кивнув, сказала женщина, хватая за руку своего друга и уводя их обоих подальше.

Дориан развернулся, чтобы посмотреть на Быка, глядящего на него с хищным блеском в глазах.

— Я хочу оттрахать тебя до безумия, — прорычал он, прежде чем толкнуть Дориана лицом в стеллаж, одна рука легла на его бедро и дернула на себя так, что Павусу пришлось оттопырить задницу. Он открыл рот, чтобы вдохнуть воздуха и почувствовал, как пальцы забрались внутрь. На вкус они были как дерево, со странным землистым привкусом. Дориан принялся нетерпеливо посасывать их, стараясь распробовать.

Другая рука Быка потянулась к его ремню, чтобы расстегнуть пряжку и вслед за ней — пуговицу и молнию. Когда брюки Дориана наконец были расстегнуты, он повел бедрами, помогая Быку чуть приспустить их — достаточно для того, чтобы освободить ноющий член.

Пальцы Быка заглушили стон Дориана, и он почувствовал, как слюна тонкой струйкой начала стекать по подбородку. Он слышал за спиной шорох джинсы и звук расстегивающейся молнии, а потом почувствовал, как Бык грубо прижался к нему, вклиниваясь членом меж ягодиц и царапая кожу металлом молнии. Дориан видел его только вялым, поэтому чувствовать его твердым было немного… пугающе. Вместится ли он в него вообще?

Пальцы выскользнули из его рта, обхватывая подбородок, и Павус втянул носом воздух.

— Бык… может…

Пальцы снова накрыли его рот. Бык наклонился совсем близко, рука на животе Дориана притянула его так близко, что между их телами не осталось и дюйма свободного пространства.

— Тшш, не волнуйся, Дориан… Я знаю, что делаю, — Бык повел рукой ниже по его животу, накрывая член, сжимая и легонько поглаживая. — Я не сделаю тебе больно.

Дориан кивнул, расслабляясь в объятиях Быка; помоги ему Создатель, но он верил его словам.

Шелест раздался снова, и Дориан услышал щелчок пластиковой крышки, перед тем как что-то теплое и скользкое скользнуло между его ягодиц. Он издал задушенный вскрик и дернулся назад, ловя прикосновения, вжался в член Быка, потираясь об него. Они оба вздрогнули от ощущений. Масло потекло по его бедрам, и Бык начал поглаживать их, размазывая влагу его по коже прямо под яйцами.

Ааа, теперь он понял. Страх мгновенно покинул его, и искра удовольствия, пробежав по его позвоночнику, поселилась в яйцах, заставляя все тело зудеть от предвкушения. Дориан свел бедра вместе, глядя на Быка из-за плеча, чтобы наблюдать за ним.

— Даааа, — тихо простонал Бык, и толстая головка его члена толкнулась между ног Дориана. Он напряг мышцы, чтобы усилить трение.

Создатель, как это было горячо. Дориан почувствовал, как пот начал стекать по его шее, когда Бык начал двигаться, толкаясь между его бедрами, как будто трахал самого Павуса. Дориан так сильно схватился за края полки, что костяшки пальцев побелели, ноги дрожали от напряжения в мышцах.

Одна рука Быка все еще накрывала его рот, другая грубо отдрачивала ему, каким-то невероятным образом балансируя между «слишком сильно» и «идеально». Дориан знал, что если бы Бык не зажимал ему рот, он бы издавал все возможные виды непристойных звуков, и вся библиотека знала, что Бык нагнул его в темном углу над стеллажом с книгами. Это послало по его телу еще одну вспышку оглушающего удовольствия.

— Тебе нравится это, да? — прошипел Бык в самое его ухо. — Хочешь этот член в свою задницу.

Дориан беспомощно кивнул.

— Хочешь быть весь в моей сперме.

Его глаза закатились, каждое слово разжигало жар внутри него и щекотало под ребрами. Дориан кивнул снова, сжимая бедра так, что дыхание у Быка сбилось и стало сиплым.

— Сегодня вечером, — пообещал он, отрезав слово так, словно вместо языка у него был острый скальпель.

Дориан вздрогнул, и пальцы скользнули в его рот как раз в тот момент, когда он был уже на грани; большая ладонь накрыла головку его члена за секунду до того, как он кончил. Ноги у него задрожали. Бык прикусил кончик его уха, напрягаясь всем телом, его член запульсировал между бедер Дориана, и он кончил, заливая спермой смуглые ноги и забрызгивая брюки.

Бык отстранился, и ноющие, ватные ноги Дориана обрушили его на мягкий ковер. Мутным взглядом он посмотрел на кунари. Он должен был выглядеть просто ужасно: забрызганные белыми каплями брюки, сбившиеся возле колен, бедра, залитые спермой Быка, и член, начинающий опадать на живот, испачканный его собственной.

Бык стоял над ним, придерживая основание члена, перепачканного белым, пока он не стал мягким, и Дориан не мог смотреть долго: ему казалось, что возбуждение снова накроет его с головой. Он отвел взгляд. Это было слишком.

Бык упал на одно колено, вытягивая тряпку из заднего кармана рабочих джинсов, почти любовно вытирая Дориана. Вдвоем они как-то умудрились привести себя в порядок, расправить одежду (Бык убедил Дориана, что его волосы лежали настолько аккуратно, насколько могли, учитывая все обстоятельства, и ему понравилось это ощущение больших толстых пальцев в его волосах, поправляющих ему прическу).

— Я с удовольствием сыграю с твоими друзьями в Порочную Добродетель, — сказал Бык, похлопав Павуса по плечу.

— Что? — Дориан совершенно забыл, что вообще привело его сюда. — О… О! Отлично, да… — Он отвел взгляд от Быка, суетливо поправляя воротник рубашки. — Библиотека закрывается через час.

Бык шлепнул его по заднице, когда он повернулся, чтобы уйти, и Дориан подпрыгнул в шоке, спеша скрыться между полок от этого животного, рассмеявшегося ему в спину.

Коулу, к счастью, хватило чувства такта, чтобы ничего не сказать, когда Павус упал в свое кресло с облегченным вздохом. Его ноги точно собирались довести его до ручки.

Продолжение в комментариях.

@темы: dragon age, DAI, fandom: Dragon Age, raiting: NC-17, Dragon Age: Inquisition, Iron Bull, Дориан головного мозга, pairing: Iron Bull/Dorian, Dorian, romance, AU

---

Като

Автор: Salazar101
Оригинальный текст тут.
Пейринг: Железный Бык/Дориан
Рейтинг: R (mature на ao3)
Саммари: Дориану никогда раньше не приходилось использовать стоп-слово, но сегодня оно само рвется с его губ. Он узнает, что сила Железного Быка может проявляться в различных формах.

ПЕРЕВОД

Каждая ночь с Железным Быком немного отличалась от предыдущей. Иногда Бык был сдержан, иногда — нет. Иногда он использовал воск или кубики льда, а иногда — нет. Иногда они ругались и дрались, иногда — нет. Дориан никогда не мог сказать, что с ним сделает Железный Бык сегодня. С таким же успехом он мог пытаться предсказывать погоду.

До сих пор ему все это нравилось. Он любил, когда кубики льда скользили вниз по его животу, любил горячий воск, капающий с горящей свечи на его ключицы. Дориан обожал веревки, опутывавшие его руки и ноги в лабиринте сложных узлов, оставляющие его беспомощным в умелых руках Быка. Он обожал, когда при попытке сопротивления Железный Бык прижимал его к кровати и рычал в лицо. Это заставляло его сердце биться чаще, а член — возбужденно дергаться. Это работало только потому, что он знал: Бык никогда не сделает ему по-настоящему больно, не причинит вреда. Дориану нравилась эта игра.

Сегодня его руки были связаны за спиной, лодыжки привязаны к бедрам так, что его задница была поднята высоко в воздух, а ноги — широко расставлены, и Бык трахал его как животное. Дориан стонал и ловил воздух ртом, плечи — он опирался на них всем весом — ныли от напряжения. Бык пыхтел, склонившись над ним, одной рукой давил на его грудь.

Бык был в нем; Дориан мог, не чувствуя его в себе, понять это, просто взглянув на него и увидев этот возбужденный сосредоточенный взгляд. Давно никто не смотрел на него так… Дориан прикусил губу в глупой ухмылке, прижимая голову к кровати с глухим стоном удовольствия.

Рука на его груди скользнула вверх, сжала соски и терзала их, пока он не начал задыхаться от восторга, а потом двинулась дальше. Дориан открыл рот, уверенный, что Бык собирается заполнить его своими толстыми мозолистыми пальцами. Но вместо этого его рука сомкнулась на горле Дориана и сжала.

— Я просто пытаюсь тебе помочь!

— Нет! Нееет!

Рука, стискивающая его горло, прижимает его к полу, и кровь заливает лицо. Другая рука рисует символы вокруг его головы. Кашель, хрипы. Мольба. Нет, нет, нет, нет. Воздуха нет, кровь во рту, в глазах, в носу, липко, невозможно рассмотреть хоть что-нибудь кроме бледного, фанатичного лица отца над ним.

— Перестань сопротивляться, Дориан!

Рука вокруг его шеи сжимается, но от крови все вокруг скользкое и склизкое, и она соскальзывает на пол.

Дориан разражается потоком брани, когда втягивает воздух и начинает кашлять, подавившись кровью. Его кулак врезается в лицо отца, сбивая того на бок, заставляя кряхтеть от боли. Горло горит, и Дориан едва может видеть хоть что-то, но он вскакивает на ноги и бежит, чувствуя, что отец поднимается и бросается за ним. Руки тянутся к нему, хватая его шею…

— КАТО! — слово само вырвалось из горла Дориана, сжигая все пути к отступлению, как вспыхнувший от искры уголь. Он не мог дышать, не мог…

Бык отстранился от него, руки принялись быстро развязывать веревки, спутывавшие Дориана, торопясь полностью его освободить.

— Дориан, смотри на меня, в чем дело?

Бык, отстранившись, дал ему немного свободного места, но одна его рука осталась поглаживать вверх-вниз голень Дориана, растирая сдавленную веревкой мышцу.

Дориан не мог унять дрожь. Как унизительно! Бык все еще был твердым, и Дориан тут же почувствовал себя ужасно из-за того, что вообще что-то сказал. Он мог справиться с этим сам, он не должен был втягивать в это Быка, разрушать то, что у них было.

— Ничего, — быстро сказал Дориан, стирая холодный пот со лба. — Ты можешь продолжать.

— Нет, мы закончили, — сказал Бык, и сердце Дориана замерло в груди. — Мне нужно знать, что причинило тебе боль, чтобы я не сделал этого снова.

О.

Дориан прикрыл ладонью глаза, надавливая, пока не увидел взрывающиеся под веками звезды, и прикусил губу, сдерживая всхлип. Он был взрослым человеком, но его семья продолжала преследовать его, ловить на каждом шагу. Почему это до сих пор его беспокоит? Он сбежал. Его отец не смог… Слезы просачивались сквозь пальцы прижатой к глазам ладони, и Дориан этого даже не замечал, пока большой палец чужой руки не смахнул соленые капли с его щек. Он убрал руку, чтобы посмотреть на нависшего над ним Быка, выглядящего очень обеспокоенно.

— Кадан, — его грубый голос был сейчас мягким и тихим, утешающим, не обвиняющим, — что не так?

Дориан только покачал головой. Произнести это вслух — значит, дать этому силу. Он говорил людям, что его отец пытался сделать, но никогда — как он пытался это сделать. Насколько бы не был обеспокоен Дориан, дело давно было сделано. С этим покончено. Он сбежал, и теперь его каждую ночь трахает большой кунарийский член; в мире не было ничего, еще более противоречащего воле отца, чем это. Возможно, если бы он поджег родовое поместье и устроил оргию на тлеющих руинах… Сильные руки нежно подняли его с постели.

— Эй! — Дориан вздрогнул от неожиданности и тихонько пихнул его, но Бык только ослабил немного хватку и понес его в ванную, словно бы он совсем ничего не весил.

— Будь здесь, — сказал он, усаживая Дориана в медную ванну. — Я принесу горячей воды.

— Ты собираешься меня купать? — недоверчиво спросил Дориан.

Бык одарил его настолько серьезным и напряженным взглядом, что Дориан заткнулся и посмотрел вниз, уставившись на свои руки. Он остался один в медной ванной и смотрел, как сжимаются его пальцы, пока он пытается вернуть контроль над своими чувствами. У них намечался замечательный вечер вместе; он обещал понравиться Дориану, он обещал понравиться Быку… так почему бы ему просто… не забыть сейчас обо всем? Бык вернулся с четырьмя огромными ведрами горячей воды, над которой клубился пар. Мышцы на его руках бугрились, пока он нес их и опустошал одно за другим, выливая воду в ванную. Дориан почувствовал, как мурашки пробежали по его рукам от внезапной смены температуры, но они исчезли, когда горячая вода скрыла его по грудь.

Бык ничего не говорил, просто опустился на колени на пол рядом с ванной и схватил губку, чтобы смыть с Дориана пот и другие жидкости, начавшие подсыхать на его коже. Бык уверенными движениями тер спину Дориана, уделяя особо внимание месту между лопатками, которое он так любил царапать.

— Что все это значит? — пробормотал, наконец, Дориан, не в состоянии вынести еще секунду тишины.

— Мы оба знаем, что это вышло случайно, но я сделал тебе больно, — сказал Бык, бросая губку, чтобы зачерпнуть немного воды в сложенные чашей ладони и вылить ее на голову Дориана, зачесать назад волосы. Большие пальцы нежно омыли его лоб и щеки, не коснувшись шеи.

— Я в порядке! — отрезал Дориан, потирая шею рукой и упорно отказываясь признавать, что пальцы дрожат. — Я в порядке, я не какой-нибудь глупый ребенок, который… — он стиснул зубы, уперся лбом в колени, сжал руки в дрожащие кулаки, — …который… который…

Слезы выступили в уголках его глаз, и он попытался убедить себя, что влага на щеках была всего лишь водой из ванной. Он все еще чувствовал вкус крови во рту, острый привкус меди, вставший комом в горле.

Руки, теплые и сильные, обняли его, осторожно потянув из воды, чтобы усадить на колени. Дориан пытался сдержать себя, но дрожал, как осиновый лист. Он так сильно сжал зубы, что чувствовал, как челюсть начинает разгораться болью.

Он в порядке… он в порядке… Он протянул руку и схватил основание одного из рогов Быка, крепко сжал — просто чтобы почувствовать под ладонями что-нибудь твердое. Он в порядке.

— Я не в порядке, — прошептал Дориан, сдаваясь, роняя голову на грудь Быка.

— Я знаю, — сказал Бык, его голос низким гулом прозвучал возле уха Дориана.

Дориан почувствовал, как Бык подхватил его на руки и пошел назад к кровати, которая была заправлена свежими простынями. Бык, очевидно, попросил одну из служанок сменить белье, пока они были в ванной. Дориан стер упрямые слезы с глаз, когда сел на кровать, смеясь между приступами нервной икоты.

— Если я кому-нибудь об этом расскажу, это разрушит твою репутацию?

— Шутишь? Один взгляд на меня, и они не посмеют ничего мне сказать.

Бык подтолкнул Дориана, заставляя опереться на спинку кровати, чтобы он мог опуститься рядом с ним. Обернув простынь вокруг его талии и обняв одной рукой за плечи, он притянул Дориана к своей груди.

— Поговори со мной, Кадан, — Бык убрал мокрые волосы со лба Дориана, затем уложил руку на его плечо и принялся поглаживать большим пальцем выступающую косточку ключицы.

Дориан вздохнул, потер глаза рукой.

— Я никогда никому этого не говорил, но, полагаю, я могу… после всего.

Он остановился, чтобы собраться с мыслями, отчаянно желая, чтобы Бык подтолкнул его, поторопил, и он мог бы разразиться руганью, замолчать и закрыться в себе. Но Бык молчал и терпеливо ждал.

Черт бы его побрал.

— Ладно, — сказал Дориан, обнимая колени руками. — Я уверен, ты слышал о том… что мой отец пытался со мной сделать.

— Магия крови, — сказал Бык.

Дориан сделал глубокий вдох.

— Ну, сюда включено много… я… агх… — он пожевал нижнюю губу, глядя на простыни и, сжал их в ладонях, пока пытался вспомнить все иностранные слова, которые могли бы понадобиться, чтобы объяснить кому-то, что он на самом деле думал и чувствовал. — Я не ожидал этого, когда он позвал меня. У него с собой был посох, и он хотел, чтобы я посмотрел на что-то в какой-то книге. Но в тот момент, когда я над ней наклонился, он ударил меня посохом в затылок. Никаких заклинаний. Если бы он использовал что-нибудь, кроме магии крови, он бы испортил эффект.

Дориану казалось, что он слышал треск древесины от удара по черепу, пока говорил.

— Я упал, и он потащил меня в другую комнату, где уже был готовый круг… и много крови, — Дориан выдавил небольшой смешок. — Очень грязная магия.

Бык не смеялся.

Дориан прокашлялся и продолжил говорить.

— Да… ну… Я пытался бороться с ним, и он… начал меня душить. Было так много крови, и я не мог дышать…

— Ох, Дориан, — вздохнул Бык. Часть Дориана боялась, что он собирается сказать ему справиться с этим, даже если логическая часть его знала, что это маловероятно.

— Ну… в общем, я сбежал, — пробормотал Дориан. — Конец.
Они сидели в молчании достаточно долго, чтобы Дориан успел забеспокоиться. Наконец, Бык усадил его на свои колени, положил руки на бедра и заставил посмотреть в глаза.

— Итак, новые правила, — сказал Бык серьезно. — Никакого удушения, — Дориан медленно кивнул, — и никакой магии крови, что рушит все мои планы на следующую неделю, но я что-нибудь придумаю.

Это точно были не те слова, которые нужно было сказать в данной ситуации. Дориан был уверен, что он должен был чувствовать себя оскорбленным, но вместо этого громкий смех сорвался с его губ. Груз спадал с его плеч с каждым взрывом хохота, и вскоре из его глаз потекли слезы смеха. Он опустил голову на плечо Быка, фыркая и задыхаясь, как какой-то крестьянин. Руки Быка гладили его спину до тех пор, пока Дориан не успокоился и не замолчал, весело фыркнув напоследок.

— Ааа, мне это нужно было, — сказал Дориан, стирая пальцами слезы с глаз. — Знаешь, я… Я никогда не знал, что должно случиться, чтобы я сказал твое маленькое слово.

Железный Бык вовлек его в долгий и медленный поцелуй, язык очертил нижнюю губу Дориана, прежде чем он разомкнул их, позволяя слегка заостренному языку скользнуть внутрь. Каждое движение губ Быка спускало его на землю, вытаскивало из маниакального состояния, возвращая привычное спокойствие. Наконец Дориан отстранился, чтобы вдохнуть, румянец пополз по его переносице.

— Ты мой Кадан, мое сердце. Я всегда тебя выслушаю и всегда буду о тебе заботиться. Это не будет работать, если ты не будешь мне доверять, если ты не сможешь полностью отпускать себя, когда я беру контроль. Ты доверяешь мне?

Бык смотрел в его глаза, большие горячие руки стискивали его поясницу так, что Дориан чувствовал себя окутанным силой. Это было приятно. Он мог позаботиться о себе и сам, но было приятно знать, что Бык может уничтожить голыми руками всех, кто ему угрожает.

— Я доверяю тебе, — прошептал Дориан, пройдясь губами по щетине вдоль челюсти Быка, и покрыв легкими поцелуями шрамы на его левом глазу.

— Хорошо, — проурчал Железный Бык.

Бык сместился ниже, укладываясь поудобнее и утягивая за собой Дориана. Он растянулся вдоль большого тела, положив голову на широкую грудь, и довольно вздохнул, впервые после того, как слово «Като» слетело с его губ, полностью расслабляясь.

Бык никогда не просил его справиться с этим, оставить позади, просто принял его. Дориан никогда не подозревал, насколько он в этом нуждался. Ему не нужен был кто-то, кто решит все его проблемы; ему нужен был кто-то, кто просто примет его.

Бык обнял его обеими руками, и Дориан уснул под звук его глубокого, ровного дыхания и громких ударов сердца под ухом.

@темы: dragon age, DAI, fandom: Dragon Age, raiting: R, Dragon Age: Inquisition, Iron Bull, Дориан головного мозга, pairing: Iron Bull/Dorian, Dorian, hurt/comfort

---

пробрало чет.

@темы: dragon age, Varric, DAI, fandom: Dragon Age, m!Hawke, Dragon Age: Inquisition, fem!Hawke, Fenris

---

Все еще пижжю всякую херь с девианта


In this moment... by BreastrokeQueen560 on DeviantArt

@темы: dragon age, Cullen, DAI, fandom: Dragon Age, Dragon Age: Inquisition, Дориан головного мозга, Dorian

---

Я вот щас представила, как Максик дает в рожу Дориану, а Дориан его потом заебывает до полусмерти. Жаль, что в игре нельзя романов на дисапруве, так что либо врезать - либо трахнуть.

@темы: dragon age, DAI, Dragon Age: Inquisition, Дориан головного мозга

---

залипательное

я сидела, залипала в карту тедаса и внизапна нашла в неварре город солас. лол.

@темы: dragon age

---

Not in Tevinter Anymore

В схрон

артер

арты

Not in Tevinter Anymore by Merwild on DeviantArt


Not in Tevinter Anymore 2 by Merwild on DeviantArt


Not in Tevinter Anymore 3 by Merwild on DeviantArt

@темы: dragon age, DAI, fandom: Dragon Age, Dragon Age: Inquisition, m!Trevelyan, pairing: Dorian/m!Trevelyan, Дориан головного мозга, Dorian

---

Что я делаю со своей жизнью? Девиант, отпусти!

тут дориан

Dorian request for my pal by cluin on DeviantArt

а тут дориан-инквизитор

Dragon Age Inquisition, A Fabulous AU... by thecannibalfactory on DeviantArt

а тут потрясный тревельян

DA: Inquisitor Trevelyan by Vaahlkult on DeviantArt

отпусти меня, трава

@темы: dragon age, DAI, fandom: Dragon Age, raiting: R, Dragon Age: Inquisition, m!Trevelyan, Дориан головного мозга, Dorian

---

Фангерлз?

Собсна, пусть этот баянистый щидевр лежит здесь.

@темы: humor, dragon age

---

Назад в будущее?

Спиздила с тумблера, ржу как идиот



by needlesslycryptic

@темы: humor, dragon age, Дориан головного мозга, Dorian

---

Фарфоровые чашечки

м!Тревельян/Дориан, R, драббл, стеб/романтик (с какой стороны посмотреть...), НЁХ

Описание для страждущих: Дориан - не фарфоровый.

Это какой-то адовый пиздец, я не понимаю, что это вообще такое. Не то стеб над Дорианом, не то обожание Дориана. Возможен ООС. Читайте на свой страх и риск. И помните: предупрежден - значит, возбужден!


Дориан гордый: с прямой спиной и насмешливым взглядом, ужасно гордый, гордый до того, что даже член у него стоит гордо, словно солдат на вытяжку.

Максвелл берет его в руку и медленно поглаживает, а Дориан лежит абсолютно голый в его кровати с видом короля, которому дела нет до смертных. Член у него красивый – ровный, крепкий, с аккуратной розовой головкой, венчающей увитое тремя вздувшимися венами совершенство. Максвелл открывает рот и кладет совершенство на расслабленный язык, широко лижет вверх от самого основания, целует венчик и начинает сначала. У совершенства – пряный вкус, а сперма – сладковато-соленая, вязкая, без привкуса горечи и кислоты. Не зря Дориан так следит за своим питанием: Максвелл готов перекатывать его сперму на языке целую вечность, а потом глотать под довольным взглядом хитрых тевинтерских глаз.

В иные дни Дориан в постели похож на верного мабари: изворачивается и ластится, целует шею и лижет скулы; в другие – на хищника: хватает резко, порывисто, устанавливает правила и подчиняет. Но больше всего Максвеллу нравится вот такой Дориан – ленивый, томный, лежащий среди подушек на шелковом покрывале и позволяющий себя ласкать, наблюдающий цепким кошачьим взглядом полуприкрытых глаз.

Такого Дориана очень, очень трудно не любить: лежит себе, сверкает прелестями, и бархатистая кожа блестит в свете закатного солнца. И Максвелл завороженно трогает его, щупает и тискает, целует и кусает, получая в ответ на свои старания ленивую полуулыбку на губах и тихие постанывания. Ему – более, чем достаточно.

Трахать такого Дориана – преступление, поэтому он нежно, стараясь не нарушить блаженную дрему, ласкает его член ртом, поглаживая руками плечи, бока и длинные ноги.

Если бы Максвелла попросили описать, что он чувствует, когда Дориан – в его постели, он бы не смог ответить, потому что люди придумали слова для описания секса с человеком, но для секса с богом – нет. Дориан, лежа в его постели, выглядит как Бог, и если бы существовал храм Дориана, а в нем – Источник наслаждений, Максвелл бы непременно из него испил, чтобы вечно служить совершенству.

– Ммм, – издает Дориан, и рука опускается на голову Максвелла, зарывается в волосы и тянет вверх.
Тревельяну достается глубокий, чувственный поцелуй прежде, чем Дориан переворачивается, сгибая одну ногу в колене, выпячивая прекрасную задницу вверх.

Максвелл думает, насколько же Дориан бывает ленив – не хочет даже попросить вслух. Он улыбается, но удерживается от смешка.

Он мнет крепкие ягодицы как хорошее тесто – тугое, упругое, – а потом разводит их в стороны и прижимается языком плашмя, и в гортанном стоне Дориана – одобрение.
Максвелл лижет сначала медленно и нежно, а потом напрягает язык и игриво ласкает острым кончиком, заставляя Дориана вздрагивать и судорожно вдыхать прохладный воздух.
Он проникает языком внутрь – ненамного, совсем чуть-чуть, чтобы не доставить неприятных ощущений, чтобы сделать только хорошо. Дориан вскидывает бедра вверх, и Максвеллу хочется кусать его, целовать его, но оторваться от его задницы так трудно, а у него всего один рот.

Он облизывает один палец и вводит внутрь, не растягивая, но лаская медленно, неторопливо, обводя кончиком языка вокруг, опускаясь к покрытым пушком яичкам и обхватывая свободной рукой член.
Дориан плавится от жара, стонет гортанно, двигает бедрами медленно, лениво, подстраиваясь под темп неторопливых ласк. Когда он кончает с тихим выдохом, грудь у Максвелла разрывается от невыразимой нежности.

Он вытирает его шелковой салфеткой, ложится рядом и обнимает так осторожно, словно боится разбить.
– В отличие от твоих кофейных чашечек, я не фарфоровый, – не удерживается от колкости Дориан.
Максвелловы фарфоровые чашечки ужасно тонкие и хрупкие на вид, и Дориан думает, что совершенно на них не похож.
– Как же, – шутливо фыркает Инквизитор и целует в загривок.

Он любит свои фарфоровые чашечки. Но Дориана он любит больше.

@темы: humor, dragon age, DAI, fandom: Dragon Age, raiting: R, Dragon Age: Inquisition, m!Trevelyan, pairing: Dorian/m!Trevelyan, Дориан головного мозга, Dorian, romance, pwp

---

Схрон

Девиант поглотил меня. Тут схрон и обустрою...

Каллен/Дориан

Wake up, Amatus by DorianPavus on DeviantArt


DA: I - HEAR ME ROAR by DorianPavus on DeviantArt


Cullen Rutherford and Dorian Pavus by heypolly on DeviantArt


Sacrifice by DorianPavus on DeviantArt


Sanctuary by DorianPavus on DeviantArt


by scholla

Ржака

DAI - Death during a fight by Anhel1310 on DeviantArt


Best Buddies by AlexielApril on DeviantArt

by DIDI'S Stupid Blog

Бык/Дориан

The Qunari Merc and the Tevinter Mage by thecannibalfactory on DeviantArt


Tevinter-Qunari Relations by firefly-wp on DeviantArt

Дориан/Инквизиторы всех рас и полов

by ymirr

Всякое

Hope of Thedas by Widdershins-Works on DeviantArt

@темы: dragon age, Cullen, DAI, Dragon Age: Inquisition, Дориан головного мозга, Dorian

---

шиза

Герти поставила нам всем диагноз - Дориан головного мозга. Я как наркоман - надо БОЛЬШЕ Дориана, и лечить зависимость чет не охота

Два драббла, родившиеся ночью, абсолютно бредовые, просто надо же куда-то слить все эмоции от инквизиции...

1. "Гордые и смиренные" - Дориан/м!Тревельян, Pg-шечка, наверное, ангст, все плохо, Дориан козел

Дориан говорит: мне нужно знать, куда все это идет. Максвелл, довольно распластавшись на орлесианском шелке, говорит: я вовсе не против, если ты хочешь чего-то большего, чем просто секс. Дориан выглядит удивленным, но счастливым.

А потом говорит: я собираюсь вернуться в Тевинтер.

Максвеллу едва исполнилось девятнадцать, но он достаточно благоразумен для того, чтобы не кидать в Дориана проклятия и обвинения. Он говорит: все хорошо, я понимаю.
И он действительно понимает, почему Дориан хочет вернуться на родину. И еще он понимает, что там его ждет верная смерть.
Чего он понять не может, так это легкость, с которой Дориан оставляет его после всего того большего, чем секс, что между ними было. И еще он не верит, что Дориан настолько наивен, чтобы надеяться когда-нибудь вернуться.

Их секс похож на мед: сладкий и тягучий. Дориан искушен, Максвелл – не очень: слишком молод, слишком маг Круга, слишком Вестник Андрасте. Поэтому он просто отдается во власть горячих сильных рук и позволяет Дориану брать, наслаждаться властью, упиваться моментами близости.

Максвелл тихо стонет, утыкаясь лицом в подушку, шевелит заведенными за спину руками, чтобы не затекли плечи, и думает: что же он будет делать со своей жизнью, когда Дориан исчезнет?

Советники, конечно, будут держать его в узде, и днем он будет решать вопросы мирового масштаба, по ночам заливаясь вином и слезами, которые никогда не прольются. Немой крик будет рваться из горла, пока Солнце не покажется из-за гор, и Луна выбелит его кожу так, что он станет похожим на мертвеца. А наутро Инквизитор снова возьмется за отчеты и письма, чтобы держался на ногах этот мир, чтобы ночью Максвелл мог пить вино и беззвучно кричать, а Дориан – вершить революцию.

Максвелл вздрагивает от резкого толчка; хочется плакать, но слез нет, зато из груди рвется истерический, громкий смех. Дориан кончает и тянется помочь ему, но он не хочет, член уже даже не стоит.

– Аматус... Все в порядке?

«Нет», – мысленно отвечает он, но вслух не роняет и слова, только закрывает лицо ладонями и смеется громко, рвано, и смех больше похож на судорожные рыдания. Он скатывается с кровати, ударяясь локтями, оставляя Дориана недоумевать, поднимается с колен и выходит на балкон – в морозный горный воздух. Он стоит, обняв себя руками, и смотрит вдаль, думая о том, что эти объятия – единственное, что останется у него, когда уедет Дориан. Он выдыхает, и от его дыхания в воздухе клубится пар.

Он не успевает еще толком замерзнуть, когда плечи накрывает теплый халат, а Дориан разворачивает его к себе лицом. Максвелл старательно не смотрит ему в глаза.

– Расскажи мне, что происходит.
– Все в порядке, – врет он. Конечно, все не в порядке, но какая теперь разница.
– Расскажи мне, что происходит, – настойчиво просит Дориан, разделяя слова интонацией.

Максвелл поднимает на него взгляд, смотрит прямо в глаза, а на языке – проклятия, на языке «Я ненавижу тебя», на языке – «Почему ты не ушел раньше», «Зачем дал надежду», «Уходи сейчас или останься навсегда».

Но он смотрит в эти глаза и молчит, потому что не простит себя, если хоть одно слово сорвется с ледяных губ.

Дориан стискивает челюсти и злится тоже:
– Не веди себя, как ребенок, если есть проблема – говори.

Максвелл смотрит в его глаза, а потом опускает взгляд в пол. Дориан стонет и всплескивает руками, и уже собирается уходить, когда тихий и дрожащий от холода голос вонзает ему в спину кинжал:
– Я хочу отправиться с тобой в Тевинтер.

Дориан, замерев, молчит.
Максвелл понимает, что ответ – «нет».

Он опускается на холодный, припорошенный снегом камень и смотрит ввысь, на бескрайние синие поля, усеянные миллионами жемчужных плевков.

Теперь он, по крайней мере, знает, что Дориан не надеется на хороший финал; возможно, он даже не надеется выжить. Но он слишком горд, чтобы принять помощь, слишком привязан, чтобы подвергнуть опасности. И нет никакой надежды на то, чтобы убедить его остаться.

Дверь спальни захлопывается с тихим щелчком.

Максвелл закрывает глаза, и беззвучная чернота схлопывается вокруг него.



2. "Незавершенные гештальты" - Каллен/фем!Амелл, G, хуй пойми, что за жанр *facepalm*, ангстик?

У Эвелин Тревельян красивое лицо, чуть тронутая загаром кожа и водопад блестящих светлых волос. И нет, конечно, нечего удивительного в том, что Каллен... с ней.

Салона заглянула в зеленые глаза. Инквизитор ей нравилась: у этой женщины все схвачено. Приказы срываются с губ на лету, она знает, что делать. На ее плечах лежит ответственность за целый мир, и, думает Солона, она имеет право на то, чтобы разделить с кем-нибудь свою неподъемную ношу. И Каллен – такой же отличный вариант, как и кто-нибудь другой.

Солона думает: ей не с кем было разделить свою ношу. Она думает: там, в Круге, Каллен проклинал ее за то, кем она не выбирала быть. А теперь Тревельян шутливо вертит между пальцев огонек, а Каллен улыбается, глядя ей в глаза.

Много же лет прошло с тех пор. Ей уже не семнадцать, у нее нет косичек до пояса; сухие губы, короткая стрижка, а под бледной, долгие годы не видевшей солнца кожей просвечивают чернеющие вены. Да, пожалуй, Тревельян куда лучше, чем она.

Когда Инквизитор уходит, а Советники расходятся, Солона выходит на балкон и смотрит вдаль, на бесконечные горы, кутаясь в теплую шаль. Зачем она здесь? Хоук вызвал ее сюда, чтобы помочь с Корифеем, но что может она со своей кучкой Стражей из Башни Бдения?

– Тебе давно следовало срезать косы, – раздается слева. Солона мгновенно узнает голос, узнает ощущение его присутствия рядом – давно, казалось, забытое.
– По Тропам с косами не походишь, – говорит она. Смотрит вдаль. Каллен стоит слева и глядит в ее лицо.
– Тебе идет.

Молчание разрывает тишину гор и оглушает ее.
– Как ты без лириума, Каллен? – спрашивает она.
– Инквизиция наладила прямые поставки с гномами...
– Но ты не принимаешь. Я вижу.
– Я... держусь.
– Не хочешь сойти с ума, да? Свежий разум нам всем пригодится.

Каллен подходит ближе, осторожно берет ее за плечо и разворачивает к себе. Он на голову выше и в этом своем доспехе – втрое шире, и от этого у Солоны – кругом голова. Он берет ее за подбородок и нежно гладит щеку большим пальцем.

– Как же я любил тебя.

У Солоны разрывается в клочья сердце, но она уже давно научилась держать лицо и говорить правильные слова.

– Это в прошлом. Теперь у тебя – Тревельян, а у меня – орда порождений тьмы и новый Архидемон.
– Тревельян, – эхом отзывается Каллен. И нежно гладит ее щеку. – Прежде чем все закончится... Позволь мне один поцелуй.
– Тревельян, Каллен, – напоминает она. – Уважай женщину, которая подарила тебе сердце.
– Это значит «нет»?
– Да.
– Да?
– Нет.

Солона хмурится, а Каллен резко, порывисто касается ее губ – тонких, сухих, обветренных.

Она отталкивает его с силой, а он улыбается, словно в нирване, и шепчет:
– Может, теперь я смогу о тебе забыть.

@темы: angst, Dragon age, Cullen, DAI, fandom: Dragon Age, raiting: G, Dragon Age: Inquisition, raiting: PG, fem!Amell, m!Trevelyan, pairing: Cullen/fem!Amell, pairing: Dorian/m!Trevelyan, Дориан головного мозга, Dorian

---

"Сверхновая"

Фандом: Mass Effect
Персонажи: персонажи мультиплеера (дрелл/азари)
Рейтинг: G
Жанры: гет, ангстовая романтика
Предупреждения: смерть персонажа
Размер: драббл
Описание: Их осталось всего двое - дрелл и азари. Два биотика против армии жнецов. Конечно, им не выстоять...
Примечания: имя Юсарис позаимствовано из DAO. Там так назывался меч-драконобой. Газ ксенон может вызывать асфиксию при избытке оного в легких.
Вдохновилась вот этими артами: тык и тык.

Ксенон знает, что у людей есть такое понятие «андрогин», появившееся еще в те времена, когда человечество было заперто в Солнечной системе. Андрогины – это люди, чья внешность обманчива, чей пол невозможно определить на взгляд, не сунув руки под одежду. Таких людей на Земле всегда считали чем-то необычным и в какой-то степени экзотичным, а потому они отлично продавались, и за счет своих необыкновенных лиц кормились и жили припеваючи.
Если бы человек увидел Юсарис, он бы назвал ее андрогином, но был бы неправ. У азари ведь нет пола? Технически она могла считаться женщиной, да и большинство азари, которые встречались Ксенону, назывались в женском роде, и имена у них были женские. Но Юсарис хотелось называть мужчиной.
У нее было красивое лицо с мужскими, резкими и острыми чертами, тяжелый взгляд, совершенно плоская грудь и узкие бедра. В ее руках было, наверное, больше силы, чем в любом человеке, а уж такие мощные и почти некотролируемые биотические взрывы женщина, казалось, создать не могла вовсе.
И одежда на ней была не женская. Все азари ходили в броне, будто намертво приклеенной к телу, обтягивающей, но крепкой, и она всегда непременно подчеркивала округлые формы прекрасных фигур. На Юсарис была броня, больше похожая на мужскую и придававшая ее фигуре еще большую маскулинность – зрительно расширяла плечи и еще больше сужала бедра.
Ксенон бы соврал, если бы сказал, что не восхищается ею, ее силой и мощью.
Юсарис бы соврала, сказав, что не восхищается им – его природной грацией, ловкостью и умением ломать шеи двумя пальцами.
Когда на «Гидре» все стихло, и только вода осталась шуметь непрерывным потоком, они забрались на большой, продолговатый и достаточно широкий для двоих выступ под потолком, чтобы поспать, но сон не шел.
Юсарис явно неудобно было лежать в броне – острые края впивались в спину и бока, и тяжелая пластина из металла давила на грудь, но снять ее было нельзя. Во-первых, на них в любой момент могли снова напасть, во-вторых, ночь здесь была удивительно холодная.
Ксенон не чувствовал холода и неудобства в своем плаще из мягкой, теплой и эластичной ткани, но мучился возбуждением, накрывшим его после битвы, и желанием коснуться азари. Тонкая кожа на ее шее блестела от пота, и Ксенон мысленно представлял, какой она будет на вкус. Не такой соленой, как у людей, и без горького, металлического привкуса турианцев, не такая скользкая, как у ханаров… Калахира, как же он хотел ее коснуться!
Юсарис поворочалась еще немного и вдруг замерла, прислушиваясь. Ксенон напрягся тоже, и его слух уловил негромкое шуршание где-то внизу.
Азари медленно и очень-очень тихо подползла к краю выступа, Ксенон схватился за пистолет и уже засиял голубым свечением, но в этот момент Юсарис тихо выдохнула, метнула вниз сгусток биотической энергии, и когда гул стих, вокруг снова зазвенела тишина. Она обернулась и устало улыбнулась дреллу, а он чуть приподнял подбородок в вопросительном жесте.
- Пакет за кусок арматуры зацепился, - сказала она так тихо, что пришлось читать по губам. Губам, тонким и припухшим, ставшим ярко-фиолетовыми от постоянных покусываний. Ксенона это отчего-то расстроило – так больно было видеть, что Юсарис все-таки женщина.
Она села, откинувшись спиной на стену, упершись головой в потолок, сложила руки на коленях и попыталась уснуть. Через несколько минут Ксенон заметил, что ее лицо неуловимо изменилось. Разгладилась складка между двумя линиями татуировки над глазами, скулы перестали выделяться на лице так четко, но пальцы продолжали крепко сжимать рукоять пистолета.
Ксенон откинулся на спину и уставился на небо сквозь пуленепробиваемое, толстое, но прозрачное стекло, сосчитал яркие звезды, нашел два созвездия, которые однажды увидел на карте в магазине на Цитадели, и закрыл глаза. Он не хотел погружаться в воспоминания, но в голове то и дело ярко вспыхивали красочные образы азари, и он тянулся, тянулся к ней, такой сильной и смелой.
Юсарис снилось родное небо Тессии, мягкое журчание ручья далеко на востоке от города, стрекот насекомых в траве и нежное прикосновение теплого летнего дождя. Ей снилось, как на Тессию опускается ночь, и яркие звезды вспыхивают на небе как летящие к свету мотыльки, и по ее рукам струится вода.
Ксенон думал, что ее отцом, наверное, был кроган. Невозможно быть такой упертой, безрассудной и дурной, если твой отец человек или турианец. Невозможно быть такой прекрасной, когда твой отец волус или элкор. Невозможно быть такой самонадеянной, когда твой отец – дрелл.
Он не знал, чего хочет на самом деле. Хотелось коснуться и утонуть в ее объятиях, целовать ее шею холодными губами и гладить плечи сильными руками. Хотелось подчиниться ей, пропасть в ней, забыться с ней…
…а Юсарис снилась мягкая улыбка дрелла, его черные бездонные глаза и темно-синие полосы на яркой бирюзовой коже.

Следующим утром, когда они, последние живые существа на этой базе, не желая сдаваться, отстреливали и раскидывали в стороны хасков и теряли щиты под обстрелом налетчиков, Ксенон схватил ее руку и крепко сжал пальцы. Юсарис, зажимая одной рукой рану в боку, другой крепко держалась за дрелла.
И когда взорвалась и гулом оглушила всех вокруг мощная биотическая волна, они улыбались, держась за руки и медленно, но неотвратимо теряя силы.

Юсарис знала, что доживает последние минуты, но задыхалась от нежности.
Ксенон был счастлив, что держит ее за руку и чувствует мягкость и прохладу ее нежной кожи.

@темы: angst, fandom: Mass Effect, raiting: G, romance

---

"Котлеты"

Фандом: Dragon Age
Пейринг: Гаррет/Андерс
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, юмор, AU
Размер: драббл
Описание: Андерс приходит к Хоуку, чтобы его утешить. ВАРНИНГ: мягкий плюшевый Хоук. Сиквел к "Лагает".

Когда Андерс заявился к нему домой, Хоук, вероятно, все еще был обижен на весь мир, потому что открыл только после двух звонков на мобильный и трех оглушительных ударов по железной двери.
Гаррет стоял на пороге именно таким, каким его худо-бедно рисовало больное воображение Андерса – на нем были шорты до колен, ткань которых была настолько застирана и мягка на вид, что больше походила на пыль. Футболки на нем не было, и Андерс с удовольствием уставился на его широкую грудь, зацепившись взглядом за темную курчавую поросль и задумавшись над тем, насколько мягкой эта поросль была.
В бороде Гаррета, возле уголка рта, притаилась и раздражала Андерса крошка от булочки. Недлинные волосы были растрепаны и превращены подушкой в еще больший ужас, чем на Хоуке был обычно. Мягкие серые тапочки с меховой пампушкой на носке и кружка чего-то теплого, парящего, завершала этот образ.
Андерс, отойдя от первоначального шока, громко захохотал.
Когда Хоук уже собирался закрыть дверь перед его носом, он проскользнул в квартиру и разулся. В маленькой, но уютной и теплой полуторке Гаррета было светло, пахло кофе и булочками с ванилью. Часть этой булочки, засевшая в бороде, все еще продолжала смущать Андерса, и он, не выдержав, смахнул ее рукой. Хоук, казалось, чуть покраснел.
В кухне, где, видимо, и сидел Гаррет, на сковороде жарились котлеты, вытащенные из упаковки с супермаркета, в корзинке на столе стояли булочки, а от огромной и устрашающей машины, занимавшей целый стол, приятно пахло кофе.
На столе сиротливо лежал телефон, и Андерс живо представил себе, как Гаррет сверлит мобильник взглядом, когда на дисплее высвечивается его имя. Зная Хоука (а Андерс знал), ему стоило огромных сил не взять трубку и не послать к чертям.
Взяв булочку из корзинки, Андерс прошел в единственную комнату, где к огромной кровати, по которой были раскиданы подушки и валялось комом одеяло, был придвинут компьютерный стол, на котором гордо и чуть насмешливо возвышался виновник хоуковой трагедии.
Андерс задумчиво провел рукой по дереву стола, отметив, что на нем совершенно не было пыли, бегло позавидовал гарретову компьютеру (он был мощный, сильный и красивый, ну прям как хозяин) и дожевал несчастную булку.
- Значит, лагает? – осведомился он и присел на кровать. Простыни были кристально белыми и абсолютно чистыми, несмотря на то, что были изрядно помяты (Андерс бы никогда не подумал, что Хоук так беспокойно спит).
- Немного, - недовольно отозвался Гаррет и отошел к окну, опершись на подоконник, вцепился в него пальцами.
Андерс проследил взглядом за его руками и нахмурился – на подоконнике лежала пачка сигарет и зажигалка. А Гаррет был человеком некурящим.
- Ну, такое бывает… - несмело проговорил он и повел плечом. Ему вдруг страшно захотелось оказаться на этой огромной кровати вместе с Хоуком, над Хоуком, под Хоуком…
- У меня раньше никогда не было, - фыркнул Гаррет и отвернулся, уставившись на репродукцию картины какого-то наверняка жутко известного художника (Андерс в искусстве не разбирался ни капли).
- Гаррет, - мягко произнес Андерс и нехотя поднялся с кровати. – Ты все еще лучший игрок на сервере, просто сегодня что-то не так с интернетом. В этом нет твоей вины, - уже поняв, что лагами была задета хоукова гордость, принялся лепетать Андерс.
Когда он подошел ближе и встал на расстоянии вздоха от Хоука, ему показалось, что сейчас что-то случится. Но Гаррет просто молча хмурил густые брови и недовольно смотрел ему в глаза.
- В конце концов, ведь это всего лишь игра, верно? – снова попробовал Андерс.
Гаррет чуть наклонил голову к плечу и поджал губы.
«Ох, лучше бы ты этого не делал», - подумал Андерс за секунду до того, как впился в эти сводящие с ума тонкие, обветренные и потрескавшиеся губы. На ощупь они были такими же колючими, как и на вид, и борода Гаррета щекотала Андерсу лицо, но тепло, вдруг разлившееся внутри, стоило любых неудобств. Когда руки Хоука легли его на плечи и дернули к себе, из легких Андерса вылетел весь воздух, а кончики пальцев занемели.
Потом он почувствовал спиной прохладу хлопковой простыни и каким-то шестым чувством ощутил, как Гаррет ногой спихивает с кровати подушку.
Когда его ноги оказались закинуты на сильные гарретовы плечи, Андерс вообще перестал ощущать что-либо, кроме невероятного жара внутри и поглощающего его всего желания. Впрочем, учитывая, как жадно и ненасытно целовал его Хоук, правильнее было бы сказать, что Андерса поглощал именно он, а никакое не желание.
Или, может, просто сам Гаррет был одним большим, бородатым андерсовым желанием.

...а на кухне, забытые и покинутые всеми богами, догорали котлеты.

@темы: Anders, humor, fandom: Dragon Age, m!Hawke, pairing: m!Hawke/Anders, raiting: PG, AU